Шрифт:
Он говорил об этой войне, как об известной и реальной вещи, которая может разразиться завтра или послезавтра. Мне же необходимость войны не была ясна, и потому я тут же спросил:
«Что вы имеет в виду, говоря о будущей великой войне?»
Это вызвало явное недовольство со стороны Аарона и Дана, но Габриэль терпеливо обратился ко мне:
«Восток развяжет с нами войну, не идущую ни в какое сравнение с нападениями банд. Окружающие нас народы не дадут нам властвовать над регионом, и сделают все возможное, чтобы оттеснить нас на узкую полосу берега, а затем сбросить в море, как они это сделали с крестоносцами. Для того чтобы с ними сражаться, мы должны уже сейчас дать тысячам юношей и девушек военные знания, чтобы победить в бою, а не то дряблое образование, которое они получают. Они еще не успели взять оружие в руки, а их уже учат не торопиться извлекать меч из ножен. Вместо того, чтобы обучать их войне с волками, читают им поэтические слова пророка о том, что «волк и овца будут жить в мире», явно предоставляя им в этой идиллической картине место овцы, а не волка. Днем и ночью вливают им в уши строки о вечном мире, но другие строки того же пророка, скрывают от них из боязни пробудить в них «милитаризм».
«Какие строки вы имеет в виду?» – спросил Аарон, который неплохо, но не до такой степени, разбирался в текстах Священного Писания.
И Габриэль процитировал нам их в сефардском произношении, с гортанными «айн» и» хет»:
И полетели в море филистимляне,И сыновья Востока,Сыновья Эдома, и Моава,И Аммона – вместе с ними.«И вы верите в это пророческое видение?» – спросил Яир.
«Да! – был решительным ответ. – Верю, ибо будет у нас еще сведение счетов с филистимлянами и сыновьями Востока – современным Эдомом, Моавом и Амоном. И встретим мы их объединенными силами, по словам пророка. Но мы должны подготовиться к этой решающей встрече. Нам следует приучить себя к новой мысли в истории еврейского народа после тысячелетий, и мысль эта – атаковать! Если мы удовлетворимся одной обороной – нас просто уничтожат! Арабский мятеж дает отличную возможность приучить нашу молодежь к идее наступления. Все наши полевые занятия зимой были направлены лишь на это: научить вас ходить по этой стране без всякого страха и быть готовыми атаковать врага».
Все это время я чувствовал чудовищный разрыв между великим пророчеством, встающим перед его глазами, и столь ничтожными возможностями, которыми он владел для его осуществления. Выяснилось, что этот разрыв не давал покоя и Айе.
«Смогут ли пятеро подростков из седьмого класса продвинуть даже на шажок приход вашего пророчества? Ведь мы же, по сути, горстка!»
«Это лишь начало, – сказал он ей с уверенностью, изумляющей меня. – Моя цель – создать достойный для подражания образец одного ударного отряда. Вскоре такие отряды возникнут и в других местах. Мы должны утвердить эту новую линию. Я верю, что по ней пойдут тысячи или десятки тысяч. Но «Хагана» тоже усвоит необходимость атаковать, даже если это вступит в противоречие со старой ее идеологией. Но кто-то первый должен это сделать. Вы и будете среди пионеров новой доктрины».
В этот миг услышали шорох сгорающего табака, и красноватый огонек трубки осветил лицо Габриэля, и зеленые его глаза словно бы вспыхнули пророческим видением, вставшим перед ними.
В один из дней, – сказал он, – руководство наше оглянется назад, и увидит, что ведомый ими слабый котенок, обернулся тигром.
Глава двадцать первая
1
Габриэль довольно быстро выздоровел, наш маленький госпиталь закрылся, и опять его комната стала командным пунктом. Пытливым взглядом изучал я лицо Айи, становящееся все более печальным в связи с улучшающимся состоянием больного. Не смог сдержаться, и сказал ей об этом.
«Да, – призналась со стыдом, – это были чудные дни, и вот они завершаются. Не находишь ли ты, что больной Габриэль был во многих отношениях более приятен, чем знакомый нам по прежним дням, такой, к какому мы привыкли?»
«Не нахожу ничего приятного в дыре, пробитой пулей в его плече!» – с сердитым удивлением ответил я ей.
«Конечно же, нет, – мгновенно отступила она, изо всех сил стараясь объяснить свою точку зрения. Но, в общем-то, тут не было никакой точки зрения, а речь шла о влюбленной девушке, потерявшей возможность быть сестрой милосердия возлюбленному. Понадобилось время, чтобы я это понял. Я не дозрел достаточно до понимания женщин и, особенно, их любви, где надо оставить нормальную логику и вооружиться чем-то тонким и обманчивым, что часто не под силу понять душе мужчины, действующей согласно логике.
Я ведь знал, что у нее была и не одна возможность остаться с ним наедине, когда мы сменяли дежурство у его постели. Часы, которые она провела в его комнате, отлично запечатлелись в моей памяти, словно бы мозг мой был страницами дневника. Но ревность, которую я ощущал временами, сменило любопытство. Я жаждал узнать, как развиваются чувства между двумя самыми дорогими мне существами, забывая собственные страдания. Большим счастьем моей разочарованной любви было то, что «другой человек», который во многих романах является предметом гнева и ненависти, в моем «романе» было предметом моего обожания. Сомневаться в этом может лишь тот, кто в юности не встречал сильную неординарную личность.
«Ну, ты рассказала ему?» – спрашивал я ее, тщетно стараясь скрыть свое любопытство.
«Нет».
«О чем же вы говорили?»
«Он рассказывал мне о Лили».
Волна ревности окатила меня: ведь это имя он упоминал до сих пор лишь в разговоре со мной.
«Что же он рассказал о ней?» – сухо спросил я ее, надеясь, что он не открыл ей ничего такого, что мне неизвестно. Легче мне было полагаться на сведения об этом доктора Хайнриха, чем слышать от девушки принадлежащего, к той же группе, что и я.
«Не так уж много, – сказала она к большому моему облегчению. – Даже меньше, что нам известно от доктора».
«И все же, что он сказал?»
«Сказал, что не хотел бы видеть еще раз девушку мертвой, как свою сестру. Невозможно, сказал он, видеть такое дважды».
«И как вы пришли к теме о Лили?» продолжал я вести следствие.
«Я просто долго смотрела на портрет».
«И что он сказал, когда ты смотрела?»
«Он спросил, красива ли эта девушка на портрете?»
«А ты что? Сделала вид, что ничего не знаешь?»