Шрифт:
Мы так и не уговорили Габриэля – рассказать об этом собрании, а все, что нам удалось узнать, мы выведали у родителей. И у них было одно лишь желание выразить то сильное впечатление, которое он на них произвел.
«Ребенок в порядке», – коротко сообщила моя мама отцу, вернувшись с собрания.
«Как физика?» – спросил отец, помня, что этот предмет был моей ахиллесовой пятой в предыдущем классе.
«В порядке».
«Английский».
«Есть прогресс».
«А все остальное».
«В порядке».
Я видел, что вопросы отца мешают ей рассказать нечто интересное. После всех этих вопросов глаза ее говорили о том, что главное она еще не сказала. И тут она заговорила по-русски. Это с ней случалось, когда она была взволнована. Мое счастье, что в годы моего детства она весьма часто была взволнована, поэтому я в достаточной степени понимал то, что она говорила на этом языке.
«Этот лентяй, Карфаген, ушел, – подвела она краткий итог смене классных руководителей, – и вместо него – что тебе сказать – молодой симпатичный учитель. Очень серьезный, с зелеными глазами, говорит на понятном иврите, а не из ТАНАХа, как этот нудный Карфаген».
Это восхищение глазами господина Тироша не очень понравилось отцу. Он перебил ее и спросил на иврите:
«Ну, а об этих гуляниях до утра ты рассказала ему?»
Он гневно смотрел на меня и ожидал ответа.
«Да», – сказала она, как человек, не считающий этот вопрос слишком важным.
«Ну, и что он сказал?»
«Сказал, что это естественно для молодежи в наше напряженное время, которое не дает им заснуть».
Такое определение деятельности нашего «узкого кружка» было настолько характерно для сухого юмора Габриэля, что я мог поклясться: именно так он ответил. Я тут же помчался в Бейт Акерем, чтобы сравнить мои впечатления с впечатлением госпожи Фельдман, и рассказ Айи оказался тем же.
«Этот красавчик – господин Тирош, – сказала ей мать, – в общем-то, несколько молод, но ясно, что он поведет вас и в восьмом классе, захотите вы этого, или нет, и это главное!»
«Как ты пришла к такому выводу?» – спросил ее Айя.
«Видно, что у него железная рука!» – отсекла мать.
«Говорила ли она ему о своем недовольстве тем, что ты возвращаешься домой почти к утру?»
«Моя мама? – изумилась Айя. – Она с трудом замечает, что я вообще возвращаюсь».
Я подозревал, что Габриэль сыграл целый спектакль, когда узнал от Аарона, что он продемонстрировал его отцу, господину Иардени, сефардское произношение с гортанными «хетт» и «айн», от чего у отца закружилась голова от удовольствия, и он провозгласил Аарону и всей семье, что «такой высокий дух еще не выходил из учительской».
Отец Яира господин Рубин сказал, примерно, следующее:
«Видно, что господин Тирош – педагог. С момента, как он пришел в класс, кончились мои проблемы с руководством гимназии. Ты прекратил свои сумасшествия и сделался нормальным человеком».
Мать же Дана сыграла на женской струне, независимо от возраста выражающей тоску по молодости.
«Какой красивый учитель – настоящий священник!» – изумлялась она. – Не удивительно, что он покорил ваш седьмой. Только глянет своими глазами, и уже возникает желание исповедаться».
Так, при помощи своей покоряющей внешности, освещаемой изнутри несколько размытой серьезностью, он покорил сердца женщин и поколебал верность мужчин. Выясняется, что он ввел в заблуждение родителей точно так же, как и господина Розенблюма. Не могу удержаться и не пожалеть их. Удивительно видеть, насколько люди не подозревают, откуда может прийти настоящая опасность, и продолжают тянуться, как лунатики, именно туда, где их поджидает катастрофа. Было в Габриэле то выражение уверенности и ответственности, которое не давало даже самому подозрительному повода увидеть, что он замышляет нечто тайное и опасное. Весь его внешний вид свидетельствовал об умеренности и сдержанности, взвешенности и осторожности, и о других качествах истинно порядочного воспитателя молодежи, а не подпольщика. Тут следует отметить, насколько он был строг в отношении домашних заданий, как будто не было других дел, которыми надо было заниматься в послеобеденные часы, вечером и ночью. Эта строгость, которая значительно повысила уровень наших знаний, особенно чувствовалась нами именно в те дни, когда, казалось нам, он просто свалится с ног от нагрузки после ночных походов. Это развитое в нем чувство долга перед учебой обращено было на самую мелочь в учебе и дисциплине не меньше, чем на приковывающие нас к себе ночные его авантюры.
Однажды (на утро после операции в Крестовой долине) Айя не приготовила уроки по истории. Господин Тирош без малейших колебаний спросил ее о причине. Ответ ее всколыхнул во мне волну солидарности с ней.
«Я устала», – ответила она ему негромким голосом.
«Это недостаточная причина», – тут же ответил ей господин Тирош, – представь себе, что строитель устал строить, а часовой устал стоять на посту. Какой бы дом мы построили, и какой жалкой и безответственной была бы его охрана»
Айя ничего не ответила. Это был, вероятно, единственный случай, когда я испытал ненависть к господину Тирошу. Но именно такие истории передавались из уст в уста в коридорах гимназии, и оттуда приходили в наши дома. Именно они убеждали наших родителей в том, что мы, наконец-то, в надежных руках настоящего воспитателя.
Глава двадцать вторая
1
Яир сегодня управляющий банком, и все его знакомые свидетельствуют о том, что мозг у него ясен, трезв и полон цифр. Его талант особенно чувствуется в области инвестиций. У меня же свои воспоминания, связанные с его характером и талантами, но я храню их при себе и никому не рассказываю, чтобы не повредить непоколебимой вере в него его клиентов. Иногда я думаю, что наследственность его отца в конце концов победила, в создании личности сына, и хромосомы, отвечающие за талант проворачивать деньги, которые были особенно развиты у отца Яира – подрядчика Рубина – победили в сыне романтические порывы, шедшие от Габриэля Тироша. По сути, нет в нас ничего, кроме того, что дали нам породившие нас. Конечно, мы можем порой сойти на какие-нибудь петляющие тропинки, которые не запечатлены в нашей наследственной карте. Но, в конце концов, мы возвращаемся в определенные нам рождением рамки. В юности все мы «сабры», мечтатели и борцы, дикие характерами и презирающие богатство. Но «сабра» улетучивается к сорока-пятидесяти годам нашей жизни, и мы становимся наученными опытом евреями, знающими цель и ищущими прибыли, прилежными сыновьями Ротшильдов и Гиршей, радостными и округлившимися.