Шрифт:
В один из дней посетили ее Шульман и Розенблит. Последний принес ей испеченные женой пироги, посыпанные корицей. Они немного посидели в палате, затем вышли, сели на скамью в коридоре, вынули Книгу «Псалмов» Давида и стали беззвучно молиться.
Несколько раз посетил Айю Габриэль. Каждый раз с его приходом я находил повод оставить их вдвоем. Но Айя просила меня остаться.
Тяжело было на него смотреть в эти дни. Он выглядел, как мученик, когда в классе поворачивался к нам лицом. Казалось, что мы видим камень, стертый до впадин щек, прикасающихся к остро обозначенным скулам.
Помню его последнее посещение больницы. Она выглядела спящей. Он посмотрел на нее, сжав губы, и закрыл лицо ладонями. Неожиданно послышался ее голос:
«Ты не виноват, Габриэль, ты не виноват…»
Он не отнял ладоней от лица и сидел рядом с ней, не издавая ни одного звука. Она пыталась его поддержать:
«Посмотри в окно. Что ты там видишь?»
«Гору наблюдателей», – сказал он, подняв лицо.
На миг обратил на нее взгляд, мрачный, страдающий, страшнее всех взглядов, обращенных к нам, встал и вышел.
«Он страдает, бедный! – прошептала она мне, слабо улыбаясь.
И тут же:
«Знаешь ли ты, что когда мы шли с ним в пещеру Крестовой долины, мне показалось, что он меня немного любит».
«Он сказал тебе что-то?»
«Нет. Но когда мы вошли в пещеру, чтобы заняться этими германскими ружьями, я немного испугалась темноты, и он взял меня за руку и повел за собой».
«Да? – спросил я, чувствуя, что ею не все сказано. – А после этого?»
«Ничего. Но рука его была добра ко мне. Он вел меня, как маленькую девочку, испугавшуюся темноты. Как отец… Затем мы зажгли свечу, начали разбирать ружья и смазывать их части. Было так прекрасно там, в темноте. При пламени свечи».
«И ты ему открылась?»
«Нет. Он уже никогда не узнает об этом. Ты обещаешь мне, что он об этом никогда не узнает?»
Я обещал.
Затем у нее началось внутреннее кровотечение, которое всегда неожиданно, и всегда ожидаемо теми, кто знает все, что может произойти после операции на желудке. Айя таяла на глазах и тихо ушла из жизни.
Но в тот последний вечер, сознание ее было ясным и хватало сил вести беседу со мной и матерью, сидящей напротив. Неожиданно лицо ее скривилось от боли и побледнело. И тут она приподнялась и устремила пронзительный взгляд в лицо матери:
«Мама! – сказала она шепотом, но решительно. – Ты можешь идти!»
«Почему, Айечка?»
«Иди, мама! Я хочу остаться наедине с ним!»
Она извлекла руку из-под одеяла, и положила свою ладонь на мою. И затем, когда госпожа Фельдман вышла, обратила ко мне лицо.
«Вот, много времени нам не осталось. Сейчас надо сказать только самое важное».
«Оставь, Айя, – попросил я, – ты еще выздоровеешь и встанешь на ноги».
«Нет, нет, я чувствую, что больше не встану!»
Я молчал. Снова прошла по ее лицу гримаса страдания.
«Передай Габриэлю, – быстро прошептала она, – что я очень жалею, что не выстрелила в того человека, как только его обнаружила. Я должна была мгновенно нажать на курок. Именно этому он учил нас. Но испугалась за него и прыгнула, чтобы его заслонить. Я виновата в том, что произошло».
«Главное, что эта сволочь получила свое», – пытался я поддержать ее.
«Главное не это… Главное, что Габриэль спасся!»
Она пыталась улыбнуться, и рот ее искривился от страдания и счастья.
«Принесла я вам столько огорчений, не так ли?»
«Гораздо больше огорчений доставила ты врагу!»
«Оставь врага, – прошептала она из последних сил, – ничего в моих глазах не стоят ни арабы, ни англичане, ни это «сдерживание», и все прочее. Я любила Габриэля. И это всё. Но ты об этом ему не расскажешь. Верно?»
Я качнул головой в знак подтверждения.
«А теперь, – попросила она, – сними с моей шеи золотую цепочку. Ее сделал мне ювелир-йеменец на улице Меа Шеарим. Больше она мне не будет нужна».
«Зачем ее снимать? – спросил я ее, содрогнувшись.
– Ты встанешь и будешь дальше носить ее».
«Сними, прошу тебя!» – в голосе ее слышалась мольба.
Я нагнулся к ее лицу и снял цепочку, которую не видел никогда до этого мига. До того она была тонкой. Но удивился ее весу, и тут лишь заметил на кончике цепочки ту пулю, которая ранила Габриэля,
«Передай ее Габриэлю. Но не более того. Ни одного слова о том деле».
Я пообещал.
«Передай Дану и Аарону, чтобы хранили себя. Какие прекрасные парни были в нашем «очень узком кружке!»