— Да. Жалко только, что он помешал.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, просто никакой призрак не появится, пока он тут бродит.

— Верно. Ну ладно. Увидимся утром.

— Да. Спокойной ночи, Фредерик.

— Спокойной ночи, Чарльз.

И мальчики разошлись по своим спальням.

Вслед за Рождеством пришла зима, оказавшаяся такой суровой, что, казалось, вся Европа вернулась в ледниковый период. Огромные залы замка невозможно было прогреть никакими каминами. Но нигде, наверное, не было так холодно, как в крепости Карлсбурга. По ночам Джон Джозеф и Горация лежали на своей узкой койке не раздеваясь и прижавшись друг к другу, чтобы хоть немного согреться, а собака лежала у них в ногах. Они часто просыпались, дрожа от холода, и единственное, что согревало их, — это любовь.

Впрочем, любовь эта одно время оставалась исключительно платонической, поскольку с начала февраля в их комнату поместили старого австрийского солдата. Однако затем старик умер от воспаления легких, и Джон Джозеф с Горацией, раздевшись настолько, насколько позволял холод, смогли наконец насладиться изъявлениями любви.

Однажды, ранним утром, когда они, наконец, выпустили друг друга из объятий и слегка задремали, утомившись за ночь, раздался скрежет дверного засова. Но вместо нового пленника на пороге стоял стражник. Он широко ухмыльнулся и произнес по-немецки:

— Пойдемте, госпожа. Вам стоило бы одеться.

Он пожирал глазами Горацию, и та натянула простыню до подбородка.

— Зачем? — сердито спросил Джон Джозеф и добавил: — Если вы будете так смотреть на мою жену, я оторву вам голову ко всем чертям.

Стражник, не обращая на него внимания, продолжал ухмыляться.

— Здесь главнокомандующий. Он хочет, чтобы вы для него переводили, — сказал он Горации.

— Но я не говорю по-венгерски.

— Не важно. Он требует, чтобы вы явились к нему. Поторопитесь!

Джон Джозеф начал было вылезать из постели, но Горация удержала его:

— Все будет в порядке. Не волнуйся.

Впрочем, пока Горация шла по длинным каменным коридорам, где шаги отдавались таким гулким эхом, словно кто-то еще шел за спиной, она растеряла почти все свои надежды на лучшее. Без всякой причины ей пришло в голову, что она идет навстречу своей смерти. И, как это бывает с умирающими людьми, вся ее жизнь в одно мгновение пронеслась перед ней в ее памяти. Горация снова увидела жаркие дни на берегу реки в Строберри Хилл, увидела отца, умирающего в свой последний день рождения, увидела своих бедных братьев… но тут она решительно оборвала свои невеселые мысли.

Горация Уэбб Уэстон гордо выпрямила спину, вытерла тыльной стороной ладони глаза и запретила себе думать о грустных вещах. Она сказала стражнику:

— Будьте так любезны, расскажите мне о главнокомандующем.

— Он только что приехал, госпожа. Он очень большой человек, но я о нем ничего не знаю, кроме того, что его зовут Клапка и что он — мадьяр.

— Но зачем я ему понадобилась?

Стражник подмигнул.

— Он увидел, как вы гуляете с собакой, госпожа, и сказал, что вы — самый подходящий переводчик.

— Что ж, кроме перевода, он от меня ничего не добьется, — пробормотала Горация.

— Что?

— Ничего.

Они дошли до конца коридора и остановились перед тяжелой дубовой дверью. Стражник нерешительно постучал, и голос из-за двери произнес:

— Войдите.

Сперва Горация не увидела ничего, кроме комнаты с высоким круглым потолком, украшенной полковыми знаменами и головами оленей на стенах. Но затем клубы табачного дыма, наполнявшего комнату тяжелым духом, слегка рассеялись, и Горация заметила, что у письменного стола стоит стул с высокой спинкой, обращенной к двери. Под стулом виднелась пара грязных сапог, а сбоку — рука, которую украшал массивный золотой перстень с головой орла.

— Можете идти, — произнес по-венгерски бесцветный голос.

— Есть.

Стражник вскинул руку в коротком салюте, щелкнул каблуками и вышел, закрыв за собой дверь. Уходя, он многозначительно взглянул в глаза Горации.

Горация обнаружила, что кроме генерала в комнате находится еще и комендант крепости. Он выступил вперед из тени и спросил по-венгерски:

— Вы хотите, чтобы я тоже ушел, генерал Клапка?

— Нет, друг мой, в этом нет необходимости. Но я должен приветствовать английскую леди. Я совсем забыл о хороших манерах.

Стул повернулся, и перед Горацией предстал генерал в роскошном, хотя и слегка запыленном, алом мундире со сверкающими на груди медалями. Черные бакенбарды, усы и длинные черные волосы выдавали типичного венгерского аристократа.

Он поднялся, поклонился и произнес по-немецки:

— Я очень плохо говорю по-английски, мадам, но, как вы слышите, немецкий я вполне освоил. Возможно, вы, со своим знанием того и другого языка, поможете мне побеседовать с другими английскими военнопленными.