— Ясно! — подтвердил техник.

Вечером я пригласил летчика к себе, закрыл дверь на крючок и, подойдя к нему вплотную, сказал прямо в глаза:

— Трусы нам не нужны. Можете собираться и отправляться домой.

Летчик побледнел. Его охватило такое смятение, что он даже и не пытался возражать.

Ушел. Часа через два слышу осторожный стук в дверь, нерешительное покашливание в кулак. Открываю — и вижу на пороге того самого летчика. Я впустил его в комнату, усадил на стул, хотя, честно говоря, никакой охоты беседовать с ним не испытывал.

— Знаю, вы меня презираете, — не глядя в глаза, тихо сказал он. — Я подлец. Сам прострелил свой самолет. В бою не участвовал. — Он поднялся, на глаза его навернулись слезы. — Что хотите со мной делайте, только не отправляйте домой с таким позором, — чуть слышно добавил он и опустил голову. — Да я лучше… Нет, я возьму себя в руки. Даю слово…

Сказано это было искренне, от всего сердца, и я поверил ему.

Но согласился не сразу. Пусть, думаю, перебродит в нем эта самая горечь, и тогда, если он настоящий человек, подобного с ним никогда не случится. Погибнет, но во второй раз не опозорит свое имя.

— Ладно, — наконец произнес я. — Если хорошо покажете себя в боях, считайте, что разговора между нами не было.

К тому времени первую партию добровольцев отправляли домой. Настала пора уезжать и летчику Н. Но как ехать, когда на тебе позорное пятно?

— Разрешите остаться, — попросил он меня.

Командование оставило его на второй срок. И надо было видеть, как самоотверженно воевал этот человек. Приезжает однажды с соседнего аэродрома командир одной из авиационных групп Баранов и спрашивает:

— Кто из ваших летал на «пятьдесят пятом»? В то время каждый самолет имел на фюзеляже хорошо заметную белую цифру. Это нововведение принадлежало Благовещенскому. Сделано оно было для того, чтобы ведущий всегда знал, кто рядом с ним ведет бой. Баранову ответили:

— Летчик Н.

— Можно его видеть?

— А почему бы и нет? Вот он идет. К Баранову подходит высокого роста парень, лицо загорелое, нос с горбинкой, в глазах недоумение.

— Вы сегодня летали на «пятьдесят пятом»? — спрашивает его Баранов.

— Я. А что?

— Голуба моя! — И Баранов, широко распахнув объятия, облапил летчика, расцеловал. — Да вы же мне жизнь спасли!

— Что вы, что вы, — смутился летчик. — Просто так вышло.

Что же произошло? В воздушном бою Баранова основательно потрепали. На малой скорости он шел домой. И вдруг откуда ни возьмись два вражеских истребителя. Одна атака, другая. Японцы любили нападать на подбитые самолеты. Тут уж победа наверняка обеспечена.

Как раз в это время возвращался на свой аэродром и лет чик Н. Увидев товарища в беде, он пристроился к одному из на падающих в хвост и короткой очередью подсек его. Самолет загорелся и потянулся к земле. Другой сразу развернулся и, резко спикировав, ушел. Наш истребитель не стал его преследовать: кончились патроны да и горючее на исходе.

На всякий случай Н. проводил Баранова до дому, приветственно покачал крыльями и только после этого вернулся на свой аэродром. Он, честно выполнил закон боевого братства.

Так летчик Н. решительно и смело поборол страх. Позже он был награжден многими боевыми орденами, а за участие в финской кампании удостоен звания Героя Советского Союза.

А вот второй случай.

Захожу как-то к Павлу Федоровичу Жигареву. Вижу, злой, широкими шагами мерит комнату и что-то говорит. У стола, склонив голову, понуро стоит командир группы бомбардировщиков Тимофей Хрюкии и вертит в руках карандаш. На нем была одета желтая безрукавка, на лбу выступили мелкие капельки пота. Стояла невыносимая жара, и даже открытое окно не помогало.

— Нет, ты только полюбуйся на него, — с укоризной в голосе говорит Жигарев, кивая на Хрюкина. — Растерял всех своих летчиков и сам случайно остался живым.

Заложив руки за спину, Павел Федорович, еще раз пробежал от стола до двери и обратно, остановился перед Тимофеем и, чуть ли не тыча в лицо рукой, гневно спросил:

— Где теперь искать ваших летчиков, где?

Потом отошел от Хрюкина и, обращаясь ко мне, распорядился:

— Все. К чертовой матери! Отправить его в Москву.

Я толком еще не знал, что произошло, и пока старался сохранять нейтралитет. Хрюкин был мне известен как очень опытный летчик и хороший командир. Слыл он за храбреца и пользовался у подчиненных большим уважением. Поэтому я спокойно спросил Жигарева:

— А что же все-таки случилось, Павел Федорович?

— Этот молодец, — поостыв, сказал Жигарев, — завел 12 самолетов за облака и там растерял их, как беспечная наседка теряет цыплят в крапиве.

— А куда он их собирался вести? — прикинулся я неосведомленным.