На этот раз парк был пуст. Предвкушая любовное приключение, Цигель растянулся на траве под деревом, не отрывая взгляда от чистого, глубокой синевы, спокойного неба. Давным-давно не ощущал такого внутреннего покоя и легкости бытия. Девица тем временем расстилала скатерть, раскладывала купленную по дороге еду и питье. Она скинула платье, оставшись в купальнике, собираясь позагорать, болтала без умолку о каких-то важных для начальства делах на работе, похваляясь тем, насколько она в курсе дела.

Цигеля вдруг насторожили некоторые ее слова, как охотничьего пса, который взял след жертвы. Болтая, девица между делом требовала, чтобы он скинул хотя бы рубаху, тоже немного позагорать, а то ведь – совсем белый, как сметана. Цигель подумал, что рядом с ней он выглядит не только белым, но и рыхлым, как сметана. Посмеиваясь вместе с ней, пытаясь ее обнять, он осторожно начал расспрашивать, так, в шутку, как бы невзначай. Он и сам не замечал, как вопросы его становятся все нетерпеливей и настойчивей. Бес одержимого клептомана, соблазняющего женщину, чтобы украсть у нее цепочку или браслет, одолевал в нем беса, жаждущего любовных утех.

Он до такой степени увлекся, что даже не ощутил, как она напряглась.

– Послушай, ты часом не шпион? – вдруг резко, неожиданно огрубевшим голосом спросила она.

В животе Цигеля что-то оборвалось. На какое-то мгновение, словно отключившись от окружения, он вскочил на ноги.

– Извини, – сказал он и пошел через кусты – куда глаза глядят. Шел долго, пока не наткнулся на стену монастыря. В таком священном для христиан месте его позорно пронесло. Оправившись, он прижался к стене, но тут же резко отстранился, подумав, что так евреи прижимаются лишь к стене Плача в Иерусалиме.

В сознании назойливо вертелось: подозрительно легко мне до сих пор все удавалось.

Пришел в себя в испуге от мысли, поразившей его: придушить эту сучку с романтическим именем Светлана. Ему показалось, что сходит с ума. Начал себя успокаивать: нельзя же так, по малейшему поводу терять присутствие духа. Даже смешно думать, что девица направлена Службой безопасности, чтобы следить за ним. Слишком ее вопрос был впрямую.

– Что с тобой? – спросила она ничего не подозревающим голосом, уплетая по молодости и волчьему аппетиту за обе щеки. – Ты ужасно побледнел.

– Видно, вчера чем-то отравился, – голос его был слабым и жалобным. К еде не притронулся.

На обратном пути немного пришел в себя, был невероятно рад, распрощавшись с девицей и не желая даже запомнить ее адрес, что обычно всегда делал по привычке истинной ищейки.

Прошло больше года работы. Приближался отпуск. За это время Цигель дважды вкладывал объемистый пакет с тайнописью и пленками в тайник в небольшом парке по улице Кинг Джордж, в Тель-Авиве, напротив почтового отделения, у туалета, в котором встречались мужчины, любители однополой любви.

Справился на работе, можно ли провести отпуск в Скандинавии, и не встретил никакого возражения. Вспоминал разговор с Аверьянычем, который инструктировал его перед отъездом. Прошло много времени, облик наставника стал несколько смутным, но голос звучал ясно:

– Поедешь в Скандинавию, ну, в туристскую поездку, с женой. Первая встреча в Копенгагене, вторая – в Стокгольме, третья – в Бергене. С разными специалистами нашего дела.

«Всем хочется побывать за границей, – ухмыльнулся про себя тогда Цигель, – но до такой степени».

– В Копенгагене будешь жить в гостинице «Астория», прямо у вокзала. Там рядом, в столовке, настоящий русский борщ. Слыхал анекдот: сидят в одной камере Штирлиц и Чапаев. Выволакивают Василь Иваныча на допрос. Час нету, два. Наконец вбрасывают. Весь избитый. – Что случилось, – спрашивает Штирлиц. – Говорил тебе – записывай, – огрызается Чапай, – а ты все – запоминай, запоминай...Ха-ха. Так вот – запоминай. Память у тебя высшей пробы, это я отлично помню.

«Выдал, гляди, комплимент, сукин сын», – умилился тогда Цигель.

В Копенгаген прилетели поздно.

Уже в сумерках поселились в отеле «Астория» по улице Банегардспладсен, 4, рядом с приземистым зданием вокзала Датского королевства. Из окна гостиничного номера, вправо наискосок, оно виделось целиком, тускло освещенное в довольно светлой северной ночи сентября, но цифры времени, ярко вспыхивающие в темноте, будоражили всполохами стены комнаты, просачиваясь в сон. Цифры менялись в светящейся тарелке часов на фасаде вокзала.

Цигель встал по привычке очень рано. Вышел на пустынную площадь перед вокзалом. Внезапно дрожью по телу прошло острое ощущение ностальгии по такому же утреннему часу, когда он каждое утро, последний раз всего два дня назад, затемно, ожидал автобуса, везущего на работу, на перекрестке, у сада, где деревья дремотно покачивали вершинами, пахло свежестью предрассветной прохлады, росой, влажной древесиной и забытым детством. Одинокий светофор, казалось, зря переключался с красного на зеленый свет, – дорога была пуста.