—Вы, пацаны, из милиции, что ли?— и рассмеялся.

— Нет, из школы,— серьезно ответил Андрей.

—Я царские бабки не имею и не продаю,— покачал головой Водяной Знак.— У меня другая тематика.

—А кто продает?

Водяной Знак надолго приник к снимкам, разглядывая, и с уверенностью сказал:

— Такие у многих есть. Достать можно. Ходовые. Особой ценности в них нет. Не дефицит.

— А где их можно было достать?— осторожно спросил я.

— Да хотя бы и здесь. Всей этой куче червонец цена. От силы.

— Это же девятьсот рублей!— воскликнул я, с недоверием глянув на нумизмата. Водяной Знак с достоинством повторил:

—Красная цена вашему сокровищу — червонец. Если вам нужны еще такие — могу устроить. Это не сложно. Телефончики имею...

К нам подошел продавец. В руках у него была какая-то смятая бумажка.

— Мальчики, вам повезло!— сказал он, улыбаясь.— Я ведь вспомнил того мужика, что первую вазу брал у нас. Он в тот день коня привез сдавать на комиссию.

— Коня?

— Ну да! Каслинское литье. Отличная работа. Редкая вещь. Вон он стоит, красавец. В сотню мы его оценили. Дорого, конечно. Но вещь того стоит. Раритет, можно сказать. Редкость, одним словом. Ничего, продадим. Этот коняга своего покупателя ждет. И дождется! Он ведь к любому не пойдет, а только к своему. Вот и квитанция, если вам интересно.

Боясь самого себя, я скосил глаза в квитанцию и прочитал: «Конь каслинского литья. Сдатчик — Суровцев Д. П.».

Динэр Петрович? Ромкин отец? Невероятно!..

— Я его вспомнил!— рассказывал продавец.— Как не вспомнить владельца такого шикарного коняги!.. Он, стало быть, жеребца этого сдал и давай по магазину ходить. Час ходил — не иначе. Ничего не купил. А потом уставился на эту вазу и давай хохотать. Что его в ней рассмешило — ума не приложу. Сюжетец вроде не комический, даже грустный, можно сказать. Аляповато, правда, сделано, халтурка, одним словом. Цеховики, видать, сработали. Змеи больше на дождевых червей смахивают. Но ведь людей душат — не кроликов, чего уж тут смеяться. А товарищ мигом бумажник достал и прямо затрясся:

— Мне эта ваза дико понравилась, давайте ее сюда.

Запомнил я его, запомнил. Как же... Такой конь...

Мы возвращались к машине, оглушенные услышанным. Выходит, Ромка не находил вазы в огороде, а просто принес ее, купленную в комиссионке, да еще и набив царскими деньгами. Вот, мол, товарищи, ценный клад. Сдаю безвозмездно. И не надо никаких специалистов... Ясно теперь, почему не хотелось ему специалистов. Конечно! Ведь эксперты не хуже продавца из комиссионного магазина и не хуже этого чудного Водяного Знака разобрались бы — что к чему. А ему, Ромке, славы хотелось, уважения, почета. И Динэр Петрович, папаша его, каков! Думает, если он завмаг, так можно и почет купить для своего Ромки. Всего-то за двадцать рублей. Ловко, ловко...

Я глянул на Андрея и испугался. Лицо у него потемнело.

—Что с тобой?— спросил я.— Ты не заболел?

Андрей затряс головой, глаза его засверкали и он дрожащими губами обронил.

—Г-г-гад он! Р-р-ромка...

Я понимал Андрея. Ему, конечно, обиднее всех. Ведь каково ему будет вспоминать, как фотографировал он этого вруна Ромку для Доски почета?..

... Мы молчали. Мурад не выдержал долгой паузы.

—Что случилось, братишка? — обратился он к Андрею.— Пленки не достал, да? Зачем молчал? В один магазин нет, другой нет, в третий есть. Я бы поехал, нашел. Зачем молчал?

Андрей вздохнул и не ответил, а только пошарил в сумке и показал Мураду коробки с пленкой.

—Есть, да?!— обрадовался шофер.— Вот хорошо. А ты меня когда сфотографируешь?

Андрей сурово молчал. Обиженный его неприветливостью, умолк и Мурад.

Мы въезжали в поселок, когда навстречу из-за поворота вырулил знакомый мотоцикл лейтенанта Барханова. Он притормозил и сделал нам знак рукой.

—Вернулись?— улыбнулся он.— Молодцы. Вас ждут. Все только и говорят про вас. Я-то сам телевизор не смотрел... Но мне рассказали... Слушай, Андрей! А ты, правда, про утюг по телевизору? Или шутят?

Андрей вяло махнул рукой.

Лейтенант Барханов отогнул полог, укрывавший люльку, и приподнял лежавшую на ее дне мешковину.

—Вот, в Ташкент везу. Дело у меня в Институте судебной экспертизы. Заодно решил и ее захватить. Узнаете?

Как не узнать! Это была та самая мешковина, в которую, если верить Ромке Суровцеву, была укутана найденная в огороде ваза.

—Сомнения берут,— задумчиво произнес лейтенант Барханов.— Уж больно тряпица новая. Неужели столько в земле томилась и так отлично сохранилась? Потому заодно и захватил. На всякий случай. Друг у меня там работает, вместе учились. Хочу попросить его — пусть проверит, сколько годков этой Тряпице... У них на то особые приемы есть. Какой-то период полураспада, что ли...

Я почувствовал, как напрягся Андрей, как дрогнули губы, готовые рассказать обо всем, что случилось в комиссионном магазине. Больно сжал ему локоть — молчи, мол, еще не время рассказывать об этом. Лейтенантский мотоцикл взревел и скоро скрылся вдалеке. В школу мы решили не заезжать.

—Мурад, мы сойдем около почты,— сказал я шоферу.

Не сговариваясь, не сказав друг другу ни слова, мы зашагали к дому Суровцевых. Ромка играл в лянгу, демонстрируя свое мастерство в приеме под названием «люры». Высоко подпрыгивая, он подгибал правую ногу и больно огревал ею лянгу, тотчас же вновь взлетавшую ввысь.