Потом мы вошли в цех, где шла окраска изделий. Пульверизаторы с шипением выдыхали залпы красок. Цветные валики, бесконечно вращаясь, делились с кастрюлями своим рисунком. В огромных котлах с краской купались кастрюли и кружки, другие висели и сохли, а со свежеискупанных сбегала цветная капель.

В цехе было красиво, чисто, весело. Всюду встречались добрые приветливые глаза. Рабочие казались нам волшебниками, факирами, укротителями. Любая настоящая анаконда живо уползла бы в страхе от могучих прессов. Впрочем, что такое живая анаконда

по сравнению с этими бесконечными металлическими рулонами? Из крошки-анаконды, даже самой престарелой, и десятка кастрюль не вышло бы, а из рулона — и не сосчитать. Это в джунглях своей Амазонки могла анаконда командовать парадом и держать в страхе округу, а здесь, в цехе, ей пришлось бы поджать хвост и втянуть голову в плечи. Впрочем, у нее и плеч-то нет. Уж лучше и не высовываться...

Когда мы заканчивали гулять по цеху окраски, к нам присоединился Васька Кулаков. Сам нашел нас здесь. Он выставил большой палец:

— Во!

— Нравится? — спросил я. — Правда, здесь здорово?!

Васька затряс чубом:

—Я про оркестр. Все инструменты погрузил. Легкота, а не работа. Можно ехать.

Чему радоваться, а чему и нет — дело, конечно, лично Васькино. Но плохо, что эти слова его услышала Галина Сергеевна. Она обрадованно захлопала в ладоши:

—Заканчиваем гулять! Все уже посмотрели — всю технологическую цепочку.

—А там что?— спросил я, показывая на окошечко в стене, куда на трех лентах транспортера бесконечно уплывала красиво окрашенная посуда.

Галина Сергеевна с досадой махнула рукой, моя назойливость явно раздражала ее:

—Ничего интересного. Цех упаковки готовой продукции.

Но тут неожиданно встрепенулся Васька:

—Почему неинтересно? Может, здесь самое интересное и есть. Давайте зайдем,— и не дожидаясь разрешения шефини, Кулаков первым зашагал к двери, ведущей в последний цех.

Здесь было царство шорохов. Шуршала бумага, шуршали опилки. Красивая посуда, сверкая как петух на солнце, скрывалась в мягких гнездах из опилок. Все это заворачивалось, забивалось, перевязывалось.

Васька повертел в руках кружку. Она была пригожа и, похоже, понравилась Ваське. С сожалением поставив ее обратно, Васька двинулся к шефине и зашептал ей что-то на ухо, кивая при этом на кружку. Я не слышал, что говорил Васька Кулаков, но она в ответ неуверенно сказала:

—Я попробую. Дело привычное. Гостей мы стараемся не обижать.

Оставив нас, она подошла к мастеру цеха и, жестикулируя, стала что-то объяснять ему. Все выяснилось очень скоро. Подошли две упаковщицы и, избегая смотреть нам в глаза, поспешно протянули каждому из нас аккуратный бумажный сверточек, туго перевязанный бечевкой. Под плотной упаковкой прощупывалась посуда.

—Что это? — удивился я.— Зачем?

Шефиня затрясла руками, прижимая палец к губам и словно целуя его:

—Тихо! Тихо! Это же сувениры. На память о нашей встрече. Сувениры. Я обо всем договорилась.

Только тихонько...

В это мгновение я ненавидел Ваську. Ну и попрошайка...

Мы потянулись обратно. Долгим, тяжелым, мучительным путем.

Мимо ушедших в дело рабочих под плакатами «Позор несунам!»

Мимо пресса близ плаката «Береги рабочую честь!»

Мне показалось, что каким-то странным образом обратный путь был вдесятеро дольше. Словно в тягучем и кошмарном сне мы кружили по цеху и не могли выбраться из него...

Сувенир, не весивший и килограмма, оттягивал руку — как будто был сделан из сгущенной материи черной дыры. Ноги увязали в настиле — словно мы шли не по ребристому металлу, а по липучему напалму, готовому вдобавок еще и вспыхнуть под ногами.

Когда мы наконец выбрались под небо, сердце мое колотилось как пресс. Прислони сердце в эту минуту к металлической ленте — и оно стало бы выколачивать из анаконды миски и кастрюли. Мы боялись встречаться глазами, будто все разом почувствовали себя соучастниками постыдного сговора. Что и говорить — было стыдно. Если бы эти изделия сами сделали... Впрочем, что с того? Мы же крадем их, как воры. Впрочем — крадем ли? Это же сувениры — шефиня так сказала. Но все равно было не по себе...

Весел был только Васька. Он разворошил упаковку и стало видно, что там покоится новехонькая кружка — хоть сейчас наливай в нее пепси-колу.

Галина Сергеевна вскинула руку, глянула на часы и пугливо проговорила:

—Давайте скорее!.. Не то можем не успеть... Скоро Цап-Царап заступит на смену, придется вам тогда сидеть здесь до утра.

Мы переглянулись. Что за диковинное имя?

— Цап-Царап?— переспросил я.— А кто это? Человек?

— Да не человек это,— махнула раздраженно рукой шефиня.— Вахтер наш. Старикашка несговорчивый. Говорю же — скоро ему заступать.