Женева, март 2000 года. Правозащитные организации призвали ООН провести расследование военных преступлений в Чечне. По свидетельствам очевидцев, в октябре 1999 года федеральная артиллерия расстреляла колонну беженцев при попытке покинуть Грозный по установленному для мирных жителей зеленому коридору. Среди документированных зверств федералов — более 120 случаев расстрела военнопленных, многочисленные похищения, избиения и пытки. Сотни гражданских лиц удерживаются военными с целью получения выкупа от родственников. Беженцы рассказывают об изнасилованиях солдатами чеченских женщин. Многие деревни отрезаны от источников воды и пищи. Весь регион закрыт для иностранных наблюдателей и журналистов.

Потом, в Лондоне, было много дискуссий о том, почему Путин не “продолжил дело Ельцина” — ведь для этого, собственно, его и поставили президентом. Превращение кандидата от “либералов и реформаторов” в душителя свободы и воскресителя наиболее мрачных традиций российской реакции произошло столь же быстро, сколь и неожиданно. Получив власть, он развернул вектор развития России в направлении, прямо противоположном тому, куда двигался его предшественник, и стал делать как раз то, что надеялся с его помощью предотвратить Ельцин. “Перерождение” Путина, безусловно, войдет в политическую историю одним из самых ярких примеров “закона непредвиденных последствий”.

Поборники свободы, толерантности и прогресса ошибаются, когда приписывают своим оппонентам, сторонникам тирании, диктатуры и мракобесия негативную мотивацию — желание творить зло из низменных побуждений. В действительности проводники объективного зла, как правило, исходят из благих намерений. Просто у них другая система ценностей.

Как же получилось, что “семья” просмотрела идеологически чуждый элемент в столь тщательно отобранном преемнике? Из объяснений Бориса следовало, что вопрос этот нельзя свести к тривиальному обману. Если бы Путин изначально был тем, кем стал — реакционным государственником, сожалеющим о крахе СССР, с недоверием и страхом относящимся к либеральным ценностям и гражданским свободам, иначе говоря, если бы он был Примаковым, ему не удалось бы это скрыть, и данный кандидат в преемники был бы забракован. Но все дело в том, что Путин казался совершенно “своим”. Как потом понял Борис, это произошло не потому, что тот искусно скрывал свою политическую философию, а по той простой причине, что у него таковой вообще не было. Мимикрия была свойством его характера безо всякой мировоззренческой составляющей.

Борис так и не смог припомнить, чтобы кто-либо в “семье” обсуждал с “преемником” мировоззренческие вопросы: все были слишком увлечены главной задачей — побить Примуса. Идеологическая же подоплека — реформы, демократия, либерализм, плюрализм и тому подобное, считалась настолько сама собой разумеющейся, что никому и в голову не приходило поинтересоваться, что думает об этом кандидат. Кандидат же, судя по всему, об этом вообще не думал. Он был просто верен Ельцину. Он ему служил. Он выполнял приказ.

Пока он не оказался в президентском кресле, он вообще не задумывался о том, что же будет дальше. Понимание политики ограничивалось для него дилеммой “победа-поражение”, и вопрос, для чего нужна победа и что делать с доставшейся в случае победы властью, не особенно интересовал кандидата, а его наставникам не приходило в голову перед ним этот вопрос поставить.

Отсутствие у Путина четкого политического мировоззрения усугубилось особенностями его личности. Это был “человек без лица”, с размытой индивидуальностью, как точно подметила Трегубова. Его самоидентификация всегда определялась группой, к которой он в данный момент принадлежал: ватагой малолетних хулиганов, спортивной секцией, братством чекистов, командой Собчака, кремлевской “семьей” и так далее, а также противником, которому эта группа противостоит. Это была ментальность члена дворовой кодлы, в которой принадлежность своим, “нашесть”, и есть главная ценностная категория: “мы” против “них”, а “они” — это те, кто “не наши”.

Когда Путин вдруг оказался на вершине пирамиды, а “семья” потеряла свою значимость, ему пришлось изобретать себя заново, искать новую основу для самоидентификации. И он сообразил, что стал вожаком стаи под названием “российская власть”, которую воспринял как новую “кодлу”. Свой взгляд на мир он емко выразил в одном из интервью, сказав “кто нас обидит, тот три дня не проживет”, и это стало идеологической основой его режима. Отозвавшись резонансом в миллионах душ таких же, как и он, с детства обиженных и озлобленных, этот рефрен поднялся до уровня национальной идеи, которую так и не смог сформулировать Ельцин. Не прошло и года, как непосредственное окружение Путина заполнилось людьми, облик и образ мыслей которых выдавал повзрослевших и окрепших властителей школьных дворов и темных питерских подъездов. Теперь они “держали” Россию, как когда-то свой двор, оберегая его от чужих: олигархов, чеченцев, западников.

Однако у Саши Литвиненко была своя теория. Он не верил в психологическую эволюцию Путина. Он говорил просто: этот человек всегда был агентом “глубокого погружения” и действовал в интересах Конторы. Он просто всех дурачил, включая Бориса. А Борис, незадачливый олигарх, привел к власти своего природного врага — чекиста, представителя гэбэшной клики, которую он сам же четыре года назад изгнал из Кремля. Подобно тайному средневековому ордену, побитые в 96-м году силовики добивались реванша двумя путями: в открытую, через Примакова, и тайно, посредством агента, внедренного в стан либералов, то есть Путина.

В подтверждение своей теории Саша выдвигал множество аргументов, начиная с возрождения Путиным культа КГБ с первого дня своего появления на Лубянке и кончая его шутливым замечанием на собрании ветеранов в День чекиста 20 декабря 1999 года: “Докладываю, что поставленная задача по проникновению во власть выполнена!”.

Саша утверждал, что в феврале 1999 года, через три дня после неожиданного появления на дне рождения Лены Березовской, Путин с таким же букетом и так же неожиданно возник на пороге квартиры опального Владимира Крючкова, бывшего председателя КГБ СССР, по случаю его дня рождения.