От усталости и невероятных передряг вчерашнего дня мысли путались, перескакивали с предмета на предмет.

Радостное возбуждение, овладевшее ею вчера, растаяло, и теперь будущее представлялось девушке туманным и неясным, как это осеннее утро. Она была благодарна эскадронцам и Косте за освобождение из тюрьмы и за хорошую встречу. Чуть улыбнулась, представив гнев и досаду барона. Но улыбка тотчас исчезла. А что дальше? Куда она пойдет? Что будет делать? Где жить? В Краснинку возвращаться нельзя. В этом красном отряде она не нужна, да и по силам ли ей гарцевать на коне рядом с таким, как Фома, Костя или этот задиристый одессит?

Так что же дальше, что ждет ее в этом отряде, среди красных, к которым она даже еще не знала, как относиться? Костя — но ведь даже Костя почти не обращал на нее вчера внимания. Только накормил. Как Джерри… Ией стало до слез жалко себя, одинокую, брошенную в сырой землянке, где холодно, неуютно, где стоят какие-то ящики и остро пахнет противным маслом. Что делать?

Наташа неосторожно пошевелилась, и те крохи тепла под сыроватой шинелью, которые накопились за ночь, стали уходить. Она завозилась, пытаясь подоткнуть полы под себя — еще хоть на короткое время погрузиться в приятную бездумную дрему, в тепло, в тишину, — но тут возле землянки послышались голоса. Говорил, видимо, командир — Наташе запомнился его хрипловатый, гулкий бас. Она прислушалась.

— …Конечно, я так и знал, что здесь сидишь, караулишь…

— Доброе утро, товарищ командир!

Это голос Кости. Значит, он сидел около ее землянки всю ночь? Наташа почувствовала, что краснеет. Пожалуй, она была несправедлива к бедному Косте. А почему бедному?

— …Так что нам с ней делать?

Конечно, так она и знала. А ведь вчера командир показался ей симпатичным.

— Ну сам ты думал? Приволок в отряд помещицу, изнеженную девчонку. Что прикажешь с ней делать?

Наташа хотела крикнуть, что она не изнеженная, не помещица, что нельзя же так… Но почему Костя молчит?

— Она настоящая, Николай Петрович, она даже революционные книги читала…

«Молодец Костя», — подумала Наташа и тут же услыхала громкий смех командира.

— Книги, говоришь, читала? Да что с тобой говорить, сам ты ни черта не читал… Не знаешь, что с девчонкой делать? Так и скажи… Тебе бы только целоваться…

Наташа вскочила, уронив шинель. Вот как о «ей думают? Ну…

— Скажи спасибо дяде Петро, — опять загудел командирский бас, — надоумил меня. Очень он хорошо о ней говорил, о твоей девчонке. В одной камере с ней был… Говорит, нужно оставить ее здесь с ранеными, с теми, кто с нами идти не может. Говорит — она фельдшер…

В который раз уже за последние несколько дней чужие люди решали за Наташу ее судьбу, но, странно, сейчас она не чувствовала возмущения. Более того, ей показалось, что этот суровый насмешливый командир вовсе не так уж страшен и суров.

Девушка высунулась из норы, ведущей в землянку.

— Я все слышала… Благодарю за помещицу… — Почему она сказала именно эти слова? Ведь хотела поблагодарить командира.

— Простите… Я не то имел в виду…

— Наташа… — Но на Костю девушка внимания не обращала.

Она с удовольствием отметила, что командир встал и что он немного смущен.

— В конце концов, это не имеет значения. Помощь нужна не вам, а больным… Отведите меня к ним!

Позже Яшка так рассказывал об этом:

— Вы же знаете нашего Дубова — его же стукнуло по голове, а руки у него — дай бог каждому. Так он берет Костину зазнобу за плечики и вынимает из землянки, как спелую морковку из грядки. И они убывают, и Костя остается при пиковом интересе. И нужно вам сказать, что если посмотреть на его открытый ротик, так вход в землянку — это просто незаметная щелочка… Я уже, кажется, не завидую его успеху у прекрасных девушек…

Целый день Наташа старалась не замечать Воронцова, хотя он все время крутился возле землянки с больными. К вечеру пришел Дубов и Костя исчез. Наташу это почему-то обидело.

— Николай Петрович, — сказала она, — вы должны мне помочь. Больным требуется покой.

— А кто мешает? — насупился Дубов.

— Посторонние все время ходят. Вот Костя — топает сапожищами…

— А-а, — Дубов понимающе кивнул, — прикажу. Что еще?

Наташа замялась.

— Видите ли, у Егорова почти ничего нет. Ни лекарств, ни бинтов, а у троих серьезные ушибы и ожоги. Ведь их пытали… — Девушка взяла командира за руку. — Ужасно… И ничего нет. А потом-, Николай Петрович, ведь им нужно молоко, масло, мясо. Они очень истощены.