Шрифт:
У неё славянские черты лица. Он спрашивает:
«Are you okay?»
«Оkay», – шепчет она едва слышно.
«English, русский, zhongw'en, polski?» – Он перечисляет все языки, которые знает.
«Русский», – отвечает девушка.
«Кто ты такая?»
«Пить», – говорит она.
К месту приходится поллитровка минералки, купленная незадолго до падения. Он открывает бутылочку и поит девушку, придерживая её голову. Самостоятельно она двигаться пока не способна.
«Кто я?» – спрашивает она.
«Я не знаю. Ты должна знать это».
Её голова перекатывается справа налево. Мыслительные функции ещё не восстановились в полной мере. Она стонет. А потом отчётливо произносит:
«Я – Майя».
«Майя?»
«Майя».
Морозов неожиданно осознаёт, что на ней ничего нет. Он осматривается вокруг – никакой одежды нет. Морозов снимает свою рубашку – запылённую, потную – и накидывает на неё. Жалко, пиджак остался с другой стороны стены. Ну хоть так. В развёрнутом состоянии рубашка едва прикрывает её наготу. Девушка высокая.
Её взгляд снова становится осмысленным.
«Какой сейчас год?»
«Две тысячи десятый».
«Чёрт».
«А какой тебе нужен?»
«Другой».
«Меня зовут Алексей… – Он решает, что отчество здесь ни к чему. Она старше его: её заморозили ещё до его рождения. – …Алексей Морозов. Я врач».
Она замолкает. Он представляет, как должны сейчас путаться её мысли. Поэтому он молчит: пусть девушка успокоится, хоть немного придёт в себя. Через несколько минут молчания она задаёт новый вопрос.
«Мы в Пинфане?»
«Да, в Пинфане».
«Мне нужно… мне нужно…»
«Что?»
«Там, в шкафу – чертежи».
«Чертежи чего?»
«Анабиозиса».
«Это саркофаг, в котором ты была?»
«Да. Я… сколько мне лет на вид?»
«Лет двадцать-двадцать три».
Она улыбается.
«Сколько ты спала?» – спрашивает он.
«Долго».
«В каком году тебя заморозили?»
«Во время войны. В самом конце».
«В сорок пятом?»
«Да».
Он считает в уме. Шестьдесят пять лет сна.
Снова тишина. Он не считает правильным задавать ей вопросы. Она не пытается подняться, да сейчас это вряд ли получится.
«Что произошло наверху?» – спрашивает она.
Алексею Николаевичу очень хочется разговаривать дальше, но его смущает обнажённое женское тело. Красивое тело. Рубашка не может этого скрыть.
«…может, найти какую-либо одежду?» – неловко говорит он.
Майя рефлекторно пытается прикрыться руками, хотя раньше не обращала внимания на свою наготу. У неё не получается, координация движений нарушена. Руки движутся, как у тряпичной куклы. В любом случае, такую грудь одной рукой прикрыть непросто, думает Алексей Николаевич. Он оглядывается вокруг в поисках какой-либо одежды.
«Моя, наверное, сгнила, – говорит Майя. – В шкафчике должны быть лабораторные халаты. Они для работы в тяжёлых условиях, ткань толстая».
Морозов оглядывается.
«В том шкафчике».
У противоположной стены ещё несколько шкафчиков. В одном Морозов находит приличной сохранности халаты из толстой грубой ткани. Один он подаёт Майе, другой надевает сам: рубашка всё равно испачкана и порвана.
Она пытается приподняться, у неё не выходит. Морозов помогает ей вдеть руки в рукава, подкладывает под неё халат, запахивает. Её кожа холодная, как у мертвеца. Тем не менее от прикосновения к её телу Морозова бросает в жар.
«Тебе не холодно?»
«Чуть-чуть. В целом – нормально».
Алексей Николаевич видел людей, выходящих из комы. Обычно им нужно несколько недель, а то и месяцев на полное восстановление моторики. Выходящая из анабиоза явно справляется быстрее. И рассудок её в порядке.
«Как ты попала к японцам?» – спрашивает он.
«Это долгая история. Мне понадобится ваша помощь».
«Из какого ты года?» – спрашивает он.
Она не может быть из сорок пятого.
«Вы не поверите».
«Я поверю во всё, что угодно. Я только что разморозил русскую девушку, положенную в анабиоз японцами шестьдесят пять лет назад».
«Из две тысячи шестьсот восемнадцатого».
Алексей Николаевич молчит. Он заставляет себя поверить. Он не может, но это необходимо.
«Я хочу выбраться отсюда, – говорит Майя. – Но нужно взять чертежи».
Да, нужно взять чертежи. Это Морозов понял и без неё.
Встать Майя пока что не может.
«Там в основном результаты экспериментов, – поясняет она. – Чертежи на центральной полке в первом шкафу».