Дверь разблокирована для него. Он входит.

– С тобой всё нормально? – говорит она с порога. – В тебя стреляли!

Майя взволнованная, но весёлая и солнечная.

– Всё в порядке, не попали. А вот Максиму не повезло.

Он чмокает дочь в щёку.

– Попали?

– Убили.

– Ужас. Уже понятно, кто?

– Нет, сегодня еду общаться с полицией.

Майя резко меняет тему.

– Есть будешь?

– Буду, почему бы и нет.

Есть женщины, которые любят готовить. Майя не из таких, она всецело доверяет электронной кухне. Его вкусы – овощной салат, свинина, зелёный лук – Майе хорошо известны.

Варшавский проходит в кухню. Большое помещение, ворсистый пол, диваны, принимающие форму тела, барная стойка.

– Как дела? – Он усаживается на диван.

– Да как обычно. Ты каждый раз задаёшь одни и те же вопросы. Лучше расскажи про покушение.

– Ты же одинаково отвечаешь на мои одинаковые вопросы. А о покушении пока нечего рассказать. Автоматический пулемёт, датчики. Вышел из машины на площади Лифтов, и тут…

– В тебя попали?

– Немного.

– Больно?

– Нет, конечно. Заживёт за пару дней.

– А Максим?..

– В голову. Такое уже не вылечишь.

– Ужас.

Ты слишком беззаботна, моя девочка. Слишком легко ко всему относишься.

– Давай не будем об этом, – просит Варшавский. – Если что выяснится, я тебе расскажу. Всё в порядке, я жив и не пострадал, если не считать одной царапины. Это обычное дело.

– Обычное дело – покушение на тебя?

– Считай что так. Политика.

– Политика… Смотрела твою пресс-конференцию, – говорит Майя.

– И как?

– Внушает. Даже сама поверила.

– А раньше не верила?

– Раньше как-то безразлично было. Нужно для науки – значит, нужно для науки.

Варшавский поднимает на Майю глаза.

– Майя, а что ты думаешь об этом сама?

Вот такой ты, Варшавский. Ты даже дочь переводишь на разговор о политике. Тебя на самом деле не интересует ничего, кроме твоей идеи. Ты весь в этой идее, у тебя ничего больше нет, и ты ни в чём больше не нуждаешься.

– Па, я правда ничего об этом не думаю. Я – историк. И потому работаю в области перемещений во времени. Ты сам это инициировал. Мне интересна музыка середины двадцатого века, металл и романы Милорада Павича. Как я могу сказать тебе что-то о том, что меня совершенно не интересует?

Варшавский хочет сказать, что отсутствие гражданской позиции – это не очень хорошо, но сдерживается. Его самого тошнит от того, каким он стал на министерском посту.

– Ладно, я не хотел тебя обидеть.

Еда появляется на столе.

– Да я не обиделась. Просто у нас разные взгляды на жизнь, и это не потому что ты на тридцать лет меня старше.

Варшавский уже ест.

– Кстати, что твой роман?

– Ты про что?

– Про парня со смешной фамилией.

– Встречаемся. Ничего серьёзного.

Варшавский чувствует, что Майя врёт. Неосознанно. Даже не отцу, а самой себе. Ничего серьёзного с её стороны, а парень наверняка влюблён по уши.

Он не знает, о чём говорить с дочерью. Хочется рассказать о предстоящей встрече с Якобсеном, но нельзя, да и неинтересно ей это. Его жизнь превратилась в стандартную череду распоряжений, решений, совещаний, переговоров. Ничего нового уже много лет.

– Как лаборатория?

– Какая из?

– Времени. Про анабиоз, думаю, рассказывать нечего.

– Ну почему? Я при случае могу собрать и разобрать анабиозис голыми руками. При том, что ты сам знаешь, откуда они у меня растут.

Варшавский смеётся.

– А время… Моя роль невелика. То есть я планирую предстоящие испытания. В какое время отправиться, что туда с собой взять, на каком языке разговаривать. Хотя до путешествия ещё далековато.

– Но движение есть?

– Едва теплится. Думаю, когда мне стукнет сто лет, как раз можно будет начинать испытания.

Еда вкусная. Электронный повар редко ошибается.

Майя хочет вернуться к разговору о покушении, но не решается.

– Не нужно об этом, – говорит Варшавский. – Правда. Мне не хочется об этом говорить.

Она кивает.

– Хорошо.

Нам не о чем больше говорить, детка. Была мама, но её давно нет. Мама была связующим звеном. Переводчиком с политического на детский. Теперь детский уже не нужен, но переводчика всё равно не хватает. С политического на человеческий.

Кстати, о покушении. Если бы на пути Варшавского стоял один-единственный конкурент, который мешал бы осуществить задуманное, Варшавский бы не сомневался. Он поступил бы так же. Автоматический пулемёт гораздо надёжнее, чем слова и обещания.