Шрифт:
Излив душу в таких неприятных, хоть и витиеватых выражениях, врач сел в машину и уехал.
А патрульная машина поступила еще проще. Дело в том, что вызвана была та же группа, что приезжала к шестьдесят шестому отделению милиции. Федянин по телефону сообщил, что происходят беспорядки у прокуратуры, но не уточнил какие. Младший лейтенант Костя узрел из машины женщину с убитым сыном, которую уже видел, и приказал шоферу, не останавливаясь, поворачивать. Тот сделал круг по двору, и машина скрылась.
Федянин пошел в здание, размышляя, что он будет докладывать Дольникову.
Лукашова присоединилась к нему, раздраженно произнесла:
– Я не знаю, что еще мы можем сделать!
4
Тем временем к друзьям Димы подошел их ровесник Юра Цедрин. Он жил в пятиэтажке напротив прокуратуры. Вчера вечером с друзьями, либерал-патриотами, он пытался замутить очередную акцию протеста против запрета акций протеста – или что-то в этом духе (забылось, потому что предложений, чему посвятить акцию, было много, поневоле запутаешься). Рассчитывали собрать хотя бы двести человек, надеялись, что придут журналисты с кинокамерами и фотоаппаратами, что власти кинут на усмирение ОМОН, но как-то не заладилось. Собралось десятка два человек и еще десяток зевак, журналистов не было, ОМОНа не было, поснимали на мобильные телефоны друг друга и разошлись, чтобы дома запустить свежие видеоролики в Интернет.
И вот Юра, потягиваясь перед окном и собираясь лечь спать, увидел нечто странное. Политическое чутье подсказало ему поживу. Он отправился туда и через пять минут знал уже все. Выяснилось, что о Диме Мосине он слышал, что один из Диминых бывших одноклассников по кличке Йогурт – активный деятель либерально-патриотического движения, что Дима этому движению сочувствовал. Узнав, как вел себя Дима в милиции, Юра утвердился в мысли, что это была акция в типично либерально-патриотическим духе. Позвонил Йогурту, позвонил другим. Сначала говорил:
– Тут одного парня менты забили.
А потом:
– Тут одного из наших убили.
А потом:
– Слышал? Диму Мосина убили. Не знаешь? Друг Йогурта, идеолог наш фактически, он просто не светился!
Тае не нравились эти переговоры, но она уже ничего не могла сделать: к прокуратуре сходилось все больше молодого народа. Единственное, о чем просила Тая, – держаться подальше от матери, не беспокоить ее.
Только Йогурт осмелился, подошел, спросил:
– Тамара Сергеевна, узнаете меня?
– Миша?
– Да. Не беспокойтесь, мы отомстим. Они все в гробу перевернутся!
И Йогурт отошел.
– В каком гробу? – спросил Юра. – Ты о ком?
– Неважно. Сначала всех уложим, а потом они перевернутся.
Молодые люди толпились, волновались, осознавали, что дело серьезное, но никто толком не понимал, что надо делать.
А Федянин вынужден был сообщить Дольникову о происходящем: обстановка не улучшилась, а ухудшилась, причем он не понимает, что вообще происходит. Какие-то еще отморозки набежали.
– Сколько? – спросил Дольников.
– Да полсотни уже.
– Тогда так, – соображал умный Дольников. – Этот балбес из шестьдесят шестого сказал, что их привез ОМОН из ресторана «Три звезды». Надо, чтобы они пошли туда. Надо их убедить, что виноваты работники ресторана, вызвавшие ОМОН. А когда они туда придут и начнут громить ресторан, с ними будет легче работать.
– А если не начнут?
– Начнут. В крайнем случае позвони Ложкину, он тебе даст пару парней, они знают, что делать. Только быстро, быстро, мне работать надо!
Что-то вокруг происходило, Тамара Сергеевна не замечала. Перед ее глазами было одно и то же воспоминание, давнишнее. Она была на даче, подвязывала к колышкам помидорные кусты, и вдруг крик:
– Там чей-то мальчик утонул!
Она бежала к пруду, обмирая от ужаса, и другие бежали, кто слышал этот крик. Примчались, метались по пустому берегу. И тут Тамара Сергеевна увидела Димку, который с друзьями шел от кустов, где они что-то делали. И бросилась к нему, сначала дала затрещину, потом изо всех сил обняла.
Выяснилось: мальчишки напугали дачную девочку – уронили в воду что-то, искали, ныряли, чтобы достать, она увидела и спросила, что ищут, они хмуро сказали: «Васька утонул!» – придумав какого-то Ваську, которого среди них и не было, она перепугалась и обрадовалась, что у нее такая страшная и интересная новость, и побежала со всех ног рассказать всем. Так все и вышло.
В Тамаре Сергеевне это осталось навсегда: как она бежала, уже мысленно прощаясь с сыном, готовая к худшему (и это ее грех навсегда), и вдруг он – живой и невредимый, целый, веселый…