— Почему эмигранты, находившиеся во Франции, где им так тяжело жилось, не переезжали в другие страны, где, может быть, им жилось бы легче?

Ответ на этот вопрос может быть только таким: потому что для того, чтобы переселиться в другое государство, надо иметь разрешение этого государства на въезд.

Потому что во всех странах капиталистического мира имеется в той или иной степени безработица и ни одно государство не заинтересовано во въезде в его пределы новых контингентов безработных.

Потому что первый вопрос, который задают иностранному посетителю в любом консульстве любого государства, есть вопрос: что он собирается в этом государстве делать, на какие средства собирается существовать и сколько денег имеет на своём личном текущем счету в банке?

А так как никаких средств к существованию и никаких текущих счетов у эмигранта не было и не могло быть, то после первого же вопроса ему указывали на выходную дверь.

Потому что, наконец, у каждого человека есть национальный паспорт, а у эмигранта настоящего паспорта нет, а есть лишь подобие его, уже известный читателю certificat de Nansen. Значит, он не вполне человек. Ещё один повод, чтобы указать ему на дверь. Я не знал ни одного эмигранта, который в описываемые времена не побывал бы в десятке или больше консульств разных стран в поисках лучшей жизни. Повсюду он, как правило, получал отказ.

В первой половине 30-х годов среди обитателей «русского Парижа» была популярна мысль «сесть на землю», то есть уйти от городской жизни, не дававшей возможности сколько-нибудь сносного существования, и приняться за земледелие. В маниловском прекраснодушии бывшие присяжные поверенные и артисты, офицеры генерального штаба и столоначальники из министерств, полицмейстеры и инженеры представляли себе эту жизнь в виде молочных рек, текущих в кисельных берегах. Вспоминали они и о былинном богатыре Микуле Селяниновиче, и о древних русских пустынниках, и о Льве Толстом, и о многом другом.

Не имея никакого представления о самой элементарной агротехнике, не умея отличить пшеницу от ячменя и кукурузу от гороха, они твёрдо решили, что с момента, когда они, отряхнув со своих ног прах «большого города», переселятся на лоно природы и начнут сеять гречиху и разводить кроликов, их жизнь станет радостной и прекрасной, а деньги сами собою потекут ручьём в их тощие кошельки. Объективные, с их точки зрения, условия для этого были налицо: после первой мировой войны в земледельческих районах Юго-Западной Франции начался отлив населения из деревни в город. Целые районы обезлюдели. Крестьянская молодёжь уходила на фабрики и заводы. Посевная площадь резко сократилась.

Правительство и парламент забили тревогу. Франция была кровно заинтересована в том, чтобы её собственная сельскохозяйственная продукция была в состоянии удовлетворить большую часть потребности в ней населения. Фермерам был предоставлен целый ряд льгот. Заброшенные фермы охотно сдавались в аренду. Правительство всячески покровительствовало переселению горожан в деревню.

Сюда-то и устремился поток эмигрантских маниловых.

Нужно ли говорить, что эта затея кончилась полным провалом. Переселенцам пришлось на собственном горбу убедиться в том, что для занятия земледелием кроме физической силы нужны знания, умение и опыт, которых у них никогда не было. Далее, они узнали, что борьба за существование в деревне не менее бешеная, чем в городе; что кроликов Франция разводит больше, чем может съесть; что средства, выручаемые от продажи ржи и фасоли, не покрывают расходов на их выращивание; что конкуренция в деревне среди фермеров столь же велика, как и в городе среди торговцев и промышленников.

Арендная плата, налоги, покупка в долг инвентаря раздавили российских маниловых, не сумевших осилить земледельческую премудрость. Последние деньги были проедены, инвентарь описан за долги, не успевшее расцвести хозяйство разорено, а сами маниловы с узелком за спиной были вынуждены пробираться по шпалам обратно в Париж. Новое тяжёлое разочарование в жизни, для многих — последнее перед гробовой доской.

Ещё хуже сложилась судьба переселенцев в Южную Америку. Лишь очень немногие вернулись оттуда.

В середине 30-х годов в эмигрантской печати появился ряд статей, очерков и информационных сводок о возможности для русских «сесть на землю» в далёком Парагвае. Парагвай описывался в них как рай земной, а возможности для эмигрантов — как неограниченные. Земельные участки предоставлялись якобы даром. Урожаи — диковинные. Климат — превосходный. Сбыт продукции — обеспечен. Переселение — верный путь к богатству. Больше всего около этого дела хлопотал некий эмигрантский генерал Беляев. Он читал специально для русских эмигрантов лекции, давал интервью репортёрам эмигрантских газет, делился собственным опытом и впечатлениями — ведь он самолично побывал в этой благословенной стране…

Парагвайская эпопея на некоторое время оттеснила на задний план все другие проблемы, занимавшие внимание «русского Парижа». К Беляеву кинулись тысячи людей. Распродав свой последний жалкий скарб и наделав долгов, они бросились в конторы пароходных компаний, занимавшихся перевозом переселенцев из Европы в Южную Америку, за покупкой билетов. Переполненные людьми океанские гиганты регулярно отходили из Гавра, пересекали оба тропика и экватор и через три недели пришвартовывались в Буэносайресском порту. Оттуда переселенцы направлялись в Парагвай по железной дороге.