Вы шли дальше по зданию и выходили в тенистый вековой парк. Там и сям всё новые и новые тени: министры, губернаторы, сенаторы, камергеры, действительные тайные советники, фрейлины её величества, статс-дамы, начальницы институтов для благородных девиц, светлейшие князья, графы, бароны — всё то, что когда-то составляло остов потонувшего мира и что теперь доживало свои дни в маленьких кельях богадельни среди воспоминаний о молодости и о былом могуществе, богатстве, сытой, праздной и роскошной жизни.

Основательница «Русского дома» первоначально предназначала его лишь для тех, в чьих жилах течёт «голубая» кровь. Обитатели его крепко держались за эту привилегию. Стоя перед лицом вечности, они с удесятерённой злобой и бешенством обрушивались на всякого, в ком этой крови не было и кого судьба занесла к ним в качестве временного или постоянного соседа по дому.

Сначала это явление было случайным. Среди их высокопревосходительств и их сиятельств вдруг оказывался старый армейский служака-офицер плебейского происхождения или какой-нибудь сомнительный дворянин, о дворянском происхождении которого никто ничего не слышал. А однажды в «Русский дом» по личному распоряжению основательницы была принята — о, ужас! — журналистка.

В этих случаях во всех кельях поднималось злобное шипение и бешеная брань. Как! В среду патрициев затесались какой-то сиволапый армейский мужик и какая-то проклятая «слюнявая интеллигентка»!

Но время шло. Обитатели дома один за другим переселялись на расположенное рядом русское кладбище. Подули другие ветры.

Взбалмошной благодетельнице русских патрициев надоела сентженевьевская игрушка. Её потянуло на яхты, в кругосветные путешествия, к миллионным ставкам в казино Лазурного берега и к другим развлечениям скучающих миллионеров. Она покинула Париж и перестала интересоваться своим детищем. Вскоре она совершенно от него отказалась.

«Русский дом» перешёл в ведение французского министерства социального обеспечения и потерял свой сословный характер. Цыганские хоры, скачки, балалаечники и пэджетовские кутежи отошли в область преданий. Новые клиенты дома состояли из эмигрантских «разночинцев». От прежнего петербургского и царскосельского духа в его стенах не осталось и следа.

В конце 30-х годов тихое местечко Сент-Женевьев де Буа всё больше заселялось русскими. На его малолюдных улицах всё чаще и чаще слышалась русская речь. Первоначально это были близкие родственники призреваемых, потом появились дачники, кое-как сколотившие маленькую сумму, чтобы снять на месяц-полтора комнату в хибарке у кого-либо из местных жителей.

Разрасталось и русское кладбище, расположенное на окраине городка. Муниципалитет отвёл для него обширную территорию, быстро покрывавшуюся свежими могилами и крестами. Родственники умерших в Париже эмигрантов отдавали всё, что имели, чтобы похоронить прах близкого человека на этом кладбище, которое в их представлении стало чем-то вроде уголка старой России.

Если вам, читатель, случится быть в Париже, то после того, как вы покончите с осмотром его достопримечательностей и с вашими личными делами, пройдите на площадь Данфер-Рошро, сядьте в автобус, идущий в Сент-Женевьев де Буа и попросите кондуктора (он же и водитель) остановиться около «Русского дома». Вы издалека увидите позолоченный крест кладбищенской церкви, построенной в стиле древних новгородских храмов на средства, пожертвованные Рахманиновым. Прогуляйтесь по посыпанным песком дорожкам кладбища и прочитайте надписи на могильных крестах. Перед вашими глазами пройдёт весь канувший в вечность старый мир, о котором вы слышали по рассказам и читали в книгах.

Поминать добрым словом этот мир мы с вами, конечно, не собираемся, но взором туриста и историка его окинем. Мы увидим много любопытного. Между могилами мы разглядим одинокие сгорбленные фигуры последних представителей умирающего «русского Парижа», когда-то бесплодно и бесцельно бурлившего и шумевшего. Они приехали сюда из Парижа посмотреть на этот уголок столь любезной их сердцу старой России.

Позади у них — бесцельно прожитая жизнь на чужбине, состоявшая из одних ошибок, рабский труд на пользу «ликующим», горе, страдания, унижения среди чуждых и непонятных им людей. Впереди — одинокая горькая старость, беспросветная тьма и бесславная смерть.

О чём они думают, склонившись над могильными крестами и роняя тихо текущие по щекам слезы? Ведь у многих из них среди похороненных здесь нет ни одного близкого и дорогого существа.

Мы едва ли ошибёмся, если скажем, что это — слёзы позднего и горького раскаяния в том, что, когда после Победы русский народ протянул им руку помощи и простил всё ранее ими содеянное, они безрассудно эту руку оттолкнули и обрекли себя на умирание в чужих краях на положении рабов его величества капитала. Глядя на них, невольно вспоминаешь стихи Батюшкова, когда-то вдохновившие великого Чайковского на создание его «Фатума»:

В этой главе я хочу поделиться с читателем воспоминаниями о жизни зарубежной русской православной церкви. Я не буду касаться религиозных убеждений эмигрантов. Общеизвестно, что это дело совести каждого человека в отдельности. Копаться в них и тем более делать какие-либо выводы и заключения — это значило бы заведомо впасть в ошибку и пойти по ложному пути. Я буду говорить исключительно об организационной структуре церкви и о внешних формах её жизни.