Это было жестоко с моей стороны. Вика не виновата, что у нас до сих пор не было детей, это же я всегда говорил, что нужно подождать, что у нас нет условий. Условий действительно не было, жить с малышом рядом с сумасшедшей матерью небезопасно. Потом, когда мы переехали, нам казалось, что еще год-два можно передохнуть от постоянной гонки за заработками и вечного безденежья. Пожить для себя. И первую скрипку в этих разговорах играл, конечно, я. Вот и доигрался. С другой стороны, если бы Вика забеременела, об аборте речь не шла бы. Но мы всегда так тщательно предохранялись… Что ж, зато сейчас она свободна и бездетна и может со всем пылом предаваться любви со своим провинциальным Ромео, не заботясь о том, что дома ребенок один или его нужно забирать из детского садика. Так что все к лучшему.

В уголках ее глаз закипели слезы, но Вика сдержалась, только губы сжала плотнее.

– Я не понимаю, что с тобой происходит, Саша, – сказала она немного погодя. – Иногда мне кажется, что ты сошел с ума. Ты стал совершенно другим человеком.

– Не говори глупости, – отмахнулся я.

Ссориться с Викой с утра пораньше не хотелось, поэтому я перевел разговор на что-то совершенно безобидное, а потом заявил, что собираюсь весь день пробыть дома и заняться домашними делами.

– Ты можешь сходить в магазин, – милостиво разрешил я, – а я заряжу стиральную машину и параллельно буду пылесосить. Мы, по-моему, уже месяц в квартире не убирались. Грязью заросли по самые уши. Кафель давно пора чистить, и ванну с унитазом тоже. Кстати, если ты собираешься на пьянку к Любарским, рекомендую тебе посетить парикмахерскую, у тебя седина видна, пора краситься. И маникюр сделай заодно.

Я, конечно, кривил душой. Мне просто не хотелось выходить из дому. Но не говорить же об этом Вике…

Она ушла в магазин, хлопнув дверью. Впрочем, мое утреннее хамство вполне этого заслуживало. Домашней работы хватило на полдня, и занимался я ею с неожиданным для себя энтузиазмом. Вика явилась в четвертом часу, и я сразу заметил, что в парикмахерской она все-таки побывала. Ногти на руках сверкали свежим лаком, а волосы стали чуть-чуть темнее, чем были утром. Она не сказала ни слова, не задала ни единого вопроса, молча выложила продукты в холодильник и ушла в комнату переодеваться. Я в это время на кухне драил раковину и плиту каким-то импортным широко рекламируемым порошком.

Через некоторое время Вика заглянула на кухню. Она была полностью одета, лицо накрашено, волосы уложены.

– Я ухожу, – сообщила она спокойно. – Ты будешь дома или собираешься куда-нибудь?

– Никуда, – ответил я, не отрывая глаз от блестящей поверхности раковины, словно намеревался увидеть на ней огненные буквы, складывающиеся в слова вечной и непреходящей мудрости. – Буду дома.

Ее каблучки простучали до входной двери, щелкнул замок, звонкие шаги по кафельному полу лестничной площадки до лифта. Все. Она ушла. Можно свободно вздохнуть и заняться чем-нибудь приятным.

Однако как легко она уступила! Несколько фраз утром – и больше ничего. Я, честно признаться, ждал истерики, криков, слез, просьб, угроз – чего угодно, только не такого легкого и молчаливого отступления. Нет, что ни говори, а моя жена умна. И меня знает как облупленного. Вернее, не знает, а чувствует. Знать, что у меня сейчас в голове, она не может, потому что не может даже предполагать, что мне известно о ее заказе наемному убийце. Но чувствует, мерзавка, чувствует безошибочно, где можно поднажать, а где не имеет смысла упираться. Тонкая натура, будь она неладна со своим деревенским донжуаном. Господи, как я ее любил!

Стоило Вике уйти, как я тут же быстренько свернул уборку и улегся на диван с книжкой. И не заметил, как задремал. Проснулся, глянул на часы и увидел, что уже восемь вечера. Голова была тяжелой и дурной, и я вспомнил, что мама, когда я был еще пацаном, часто повторяла: на закате спать нельзя, это вредно. Похоже, она была права. С трудом стряхнув с себя одурь, я поплелся в стерильную кухню, чтобы сделать себе кофе. Проходя мимо телевизора, лениво ткнул пальцем кнопку в надежде, что громкие звуки помогут побыстрее проснуться.

– …убийство депутата Госдумы Юлии Готовчиц, – заверещал из динамика голос диктора информационной программы. – Руководство столичной милиции в очередной раз дает обещания раскрыть преступление в кратчайшие сроки. Репортаж нашего специального корреспондента из Главного управления внутренних дел Москвы.

Держа в одной руке пакет с кофейными зернами, в другой – кофемолку, я выглянул в комнату. На экране сверкал генеральскими погонами какой-то милицейский чин.

– Сразу же после обнаружения преступления нами была создана бригада, в которую вошли сотрудники и нашего управления, и территориальных органов внутренних дел, – сообщил генерал. – У нас есть несколько версий, и все они отрабатываются одновременно. Депутат Готовчиц много лет занималась журналистикой, писала острые разоблачительные материалы, и одна из выдвинутых версий как раз состоит в том, что убийство связано каким-то образом с ее журналистской деятельностью.

– Отрабатываете ли вы версию о том, что Готовчиц убили из-за ее деятельности как депутата? – задал вопрос корреспондент.

– Разумеется. Мы работаем во всех направлениях.

– После убийства прошла неделя, за это время, наверное, ваши сотрудники успели многое сделать. Скажите, есть ли какая-нибудь версия, которая полностью опровергнута? Вы можете сегодня точно сказать, какие обстоятельства наверняка не были причиной убийства?

– Сказать точно может только Господь Бог, – зло ответил милицейский чин, – а я всего лишь генерал. Когда поймаем преступника, тогда скажем точно.