– Вы должны со мной встретиться и поговорить, – требовательно заявила женщина. – Мне очень нужно с вами поговорить.

Татьяна растерялась. Она не ожидала такого напора и вообще не была готова к ситуации.

– О чем поговорить?

– Я хочу вам рассказать о своей беде. Вы так хорошо пишете, вы так разбираетесь в людях, я уверена, что вы мне поможете. Вы следователь, может, вы подскажете, что мне делать, я уж куда только не писала, к кому только не обращалась.

Татьяна в ужасе посмотрела на главного редактора, но тот ничем не мог ей помочь. Он просто не знал, что делать, такое случалось в первый раз.

– Извините меня, – сказала Татьяна, – но я вряд ли смогу вам помочь. Я сейчас не могу уделить вам время, я очень тороплюсь.

– Дайте мне ваш телефон, я вам позвоню, и вы мне назначите время, когда вам удобно. Пожалуйста, я очень вас прошу, мне так надо…

– Мне трудно будет найти время, – терпеливо ответила Татьяна, – я ведь целый день на работе, и отлучаться мне нельзя.

– А после работы? – не отставала женщина. – Я и вечером могу, и в субботу, и в воскресенье. Когда скажете.

– Вечером мне нужно идти домой, у меня семья и домашние заботы. Пожалуйста, не обижайтесь, постарайтесь меня понять.

– Я могу домой к вам прийти. Вы будете по хозяйству хлопотать, я вам даже помогу, и буду рассказывать. Пожалуйста…

– Извините, – твердо сказала Татьяна, которая наконец обрела присутствие духа, необходимое для решительного отказа, – но домой я никого не приглашаю. У меня тоже есть право на частную жизнь, и если у меня появляется свободная минута, я пишу книги. Не сердитесь на меня. Всего доброго.

Она с неожиданной для ее комплекции скоростью рванула через вестибюль к выходу, главный редактор едва поспевал за ней. Выскочив на улицу, Татьяна почти бегом помчалась к машине, забралась на заднее сиденье и только после этого перевела дух.

– Ну вы подумайте, – жалобно сказала она главреду, который тоже сел в машину следом за ней, – стояла и караулила меня. Идиотизм какой-то! И вечером она может, и в субботу, и в воскресенье! А я? Почему никого не интересует, чего я хочу и что могу? Наверное, у нее действительно беда, но почему я-то должна этим заниматься? Я – государственный служащий, мое рабочее время принадлежит не мне, а Министерству внутренних дел, никаких задушевных бесед я на службе вести не могу. Что остается? Личное время. Так оно же личное, у меня муж, дом, у меня престарелый отец, которого я навещаю преступно редко, у меня есть, между прочим, друзья, с которыми я почти не вижусь из-за своей вечной занятости и которые на меня обижаются, у меня книги, наконец, которые я пишу. И если у меня вдруг образуется несколько свободных часов, то я уж как-нибудь найду, на что их употребить. Вы считаете, что я не права? Мне нужно было остановиться и выслушать эту женщину?

– Что вы, Татьяна Григорьевна, – торопливо откликнулся главред, – вы никому ничего не должны. Вы очень занятой человек, я не перестаю удивляться, как вы еще книги-то писать успеваете.

– Значит, так, друг мой. Я с самого начала, если помните, была против того, чтобы вы писали на обложке о том, что я следователь. Но вы настаивали, вы уверяли меня, что это сформирует отношение к моим книгам как к достоверному материалу, и я по неопытности пошла у вас на поводу. Теперь я об этом сожалею. Вам удалось меня уговорить, и это было неправильно. Сведения об авторе на обложках придется переделать и впредь никаких упоминаний о том, что я работаю следователем и вообще имею отношение к органам внутренних дел, быть не должно. Настоящую фамилию никому не называть и, разумеется, никаких телефонов и адресов не давать. Если от работников издательства хоть что-то просочится, больше ни одной рукописи не получите. Я не шучу.

– Помилуйте, Татьяна Григорьевна, – главред прижал обе руки к сердцу, – будем немы, как рыбы.

– И ездить к вам я тоже больше не буду. Сами видите, это небезопасно. Буду присылать свою родственницу или мужа.

– Да не нужно, – замахал руками главред, – я сам к вам ездить буду, вы только пишите, а уж забрать рукопись и отдать деньги – это будут мои проблемы.

– Ну спасибо, – улыбнулась Татьяна.

Через несколько дней она позвонила и звенящим от ярости голосом сообщила, что очередная желающая пообщаться дамочка подкараулила ее у здания ГУВД на Литейном проспекте.

– Еще раз предупреждаю вас, если вы не смените текст на обложке, мы поссоримся. И не присылайте ко мне журналистов, больше не будет ни одного интервью.

Главред видел, что Татьяна не шутит. И с тех пор все в издательстве, от генерального директора до водителя-экспедитора, твердо знали три заветных слова: писательница Татьяна Томилина. За рамки этих трех заветных слов выходить было категорически запрещено. Можно обсуждать сюжеты ее книг, можно рассказывать о том, что через две недели она обещала принести новую рукопись и уже через полтора месяца в продаже появится очередное произведение, можно даже делиться сведениями о том, что она развелась со вторым мужем и вышла замуж за третьего, но в любом случае речь должна идти о писательнице Татьяне Томилиной, а не о следователе Татьяне Григорьевне Образцовой.

Поэтому сейчас, беседуя с сибирским журналистом, главный редактор издательства внимательно следил за собственной речью, опасаясь проронить хоть одно неверное слово. Татьяна – дама серьезная, на подходе новая книга, которую они ждут в течение ближайших двух месяцев, и если что не так, не видать им этой рукописи как своих ушей. Недаром Образцова, то есть Томилина, никогда не подписывает с издательством договор заказа, мотивируя это тем, что обстановка на службе непредсказуема и она не может гарантировать им представление нового произведения в оговоренный в договоре срок. А раз нет договора заказа и аванс не платили, то автор и не обязан приносить свой новый роман именно в это издательство. Куда захочет, туда и отдаст, он человек свободный. Отношения издательства с Томилиной строились на доверии. До сих пор она их не подводила, но если брякнуть журналисту лишнее и она об этом узнает, то может взбрыкнуть. А уж охотников до публикации ее книг искать не придется, вон они, в очередь выстроились, дня не проходит, чтобы не позвонили директору насчет переуступки прав или совместного издания.