Иру это, конечно, не успокаивало, но найти контраргументы ей было трудно. Она пыталась апеллировать к Стасову, но тот только разводил руками и говорил, что не может влиять на жену.

– Следователи, Ирусечка, существа жутко независимые и терпеть не могут, когда на них пытаются давить, – отшучивался он. – Они сами все решают и вмешиваться в этот великий процесс не позволяют никому. Профессиональная деформация.

Всеволод Семенович Дорогань решил взять все в свои руки, дабы не сорвать начатое мероприятие, и сам лично отвез Татьяну в студию, откуда передача должна была идти в прямом эфире.

– Эфир в семнадцать сорок, но мы должны приехать к четырем, – предупредил он.

– Зачем так рано?

– Чтобы ведущий с вами познакомился. Кроме того, нужно сделать грим, и оператору необходимо время, чтобы приладить камеру к вам или вас к камере.

Это Татьяну вполне устраивало. Чем больше времени она проведет в обществе Уланова, тем лучше. Процесс сборов, правда, отнял у нее массу сил и времени, потому что Ирочка, смирившись с неизбежностью, настаивала по крайней мере на том, чтобы Татьяна была одета элегантно и дорого.

– Ты не какая-нибудь там, – твердила она накануне, роясь в шкафу и швыряя на кровать вешалки с платьями и костюмами. – Ты должна выглядеть соответственно, как преуспевающая писательница.

– Какая же я преуспевающая, – устало отмахивалась Татьяна. Она не очень хорошо себя чувствовала, и Ирочкины хлопоты казались ей раздражающе назойливыми. – Я обыкновенный следователь, а не звезда литературы.

– Ага, так ты же не хочешь быть следователем, ты же это скрываешь от общественности. И как они должны относиться к тому, что ты появишься на экране в затрапезной кофточке?

– Пусть как хотят, так и относятся. Ирка, не терзай меня, это не самое главное дело в моей жизни.

– Нет, самое, – упрямилась Ира, роясь в ворохе одежды.

Татьяна молча наблюдала за ней, лежа на кровати и страдая от головной боли. Вообще-то Ира не так уж не права, думала она, мне действительно безразлично, какой я появлюсь на экране, но мне совсем не безразлично, какой меня увидит Уланов. Мне же с ним работать. Первый заход будет совсем коротким, чуть меньше двух часов до эфира, потом полчаса беседы перед камерой – и все. За это время я должна узнать и увидеть достаточно для того, чтобы продолжать работу с ним. Или не продолжать. После завтрашней встречи мне придется принимать решение, поэтому саму встречу надо использовать максимально, до последней секунды. Пожалуй, стоит подумать о своем внешнем виде.

– Ируська, притормози, – попросила она, морщась от очередного приступа боли, раскаленным обручем обхватившего ее голову. – Поищи что-нибудь прошлогоднее.

Ира в изумлении замерла, медленно положила на кровать рядом с Татьяной очередную вешалку с летним платьем и сочувственно поглядела на нее.

– Зачем тебе прошлогоднее? Тебе же все мало, ты ни во что не влезаешь.

– Вот именно. Найди что-нибудь обтягивающее, чтобы живот был виден. Пусть все поймут, что я жду ребенка. Обидеть беременную – это надо суметь, это не каждому по плечу.

– Хочешь вызвать жалость? – недоверчиво прищурилась Ира. – Думаешь, Уланов тебя пощадит?

– Или пощадит, или нет. Хочу проверить.

– Для чего? Что еще за эксперименты?

– Ира, ну я же писатель как-никак. Как говорил дед Щукарь, помнишь? Хучь и плохонький, а все ж… Мне нужно собирать материал, и не только в виде фактов, но и в виде человеческих типов, характеров. Пора начинать думать о том, про что будет следующая книга.

– Ты эту сначала допиши, Агата Кристи! – фыркнула Ирочка.

– Допишу, не волнуйся. Вон ту голубую водолазку вытащи, пожалуйста. Да-да, эту. И синюю юбку.

– С ума сошла, – проворчала Ира, но требуемые вещи все-таки достала. – Ты в этом будешь выглядеть, как подстреленная. Мерить будешь?

– Завтра, – вздохнула Татьяна. – Все завтра. Устала.

– Вот видишь, – снова завелась родственница, – не нужно было соглашаться. Ты устаешь, тебе нужно как следует отдыхать, а ты кидаешься в какую-то сомнительную авантюру.

Они пререкались до тех пор, пока не разошлись по своим комнатам спать. С утра Татьяна отправилась на службу, а в начале четвертого за ней заехал Дорогань. До этого они ни разу не встречались, и мина на лице у кинопродюсера, когда он увидел знаменитую писательницу Томилину, была, прямо скажем, весьма выразительной. Неуклюжая толстуха с выпирающим животом и мучнисто-белым лицом совершенно не походила на ту милую женщину, чья улыбка сияла с глянцевых книжных обложек. С трудом забравшись в высокий салон «Аэростара», на котором приехал Дорогань, она заявила:

– Уважаемый Всеволод Семенович, нам нужно с вами договориться сразу, чтобы потом не было недоразумений. Уланов знает, кто я и где работаю?

– По-моему, он вас вообще не знает, – весело хмыкнул продюсер. – Вы уж не обижайтесь, но мне показалось, что ваше имя он слышал впервые, когда я ему звонил.

– Вот и отлично. Кому еще вы говорили о том, что я следователь?

– Да вроде никому, – он задумался на несколько мгновений, потом добавил уже тверже: – Точно никому.

– Откуда у вас мой телефон? Вы же звонили мне домой два месяца назад, помните?