Данила перебрался в гостиную, скормил кассету музыкальному центру и понудил того к звуковоспроизведению. Динамики напряглись, зашипели, и, как бы споря с этим невразумительным белым шумом, раздался самоуверенный, столь любезный сердцу Голубцова, голос Тимофея Горкина:

— «Пускай Вселенная остывает!» Драма-трагедия с вместопрологом и собственнопрологом, в единственном акте…

Данила слушал, вслушивался и понемногу успокаивался. Что-то необычное проступало за графоманскими излияниями «русского шекспира», хорошо бы расспросить Горкина, как оно к нему всё пришло. А сейчас надо предпринять… ну хотя бы символические шаги к восстановлению разрушенной спальни.

Позвонил Саше Покинтелице, другу детства, занимающемуся профессиональным дизайном жилых и офисных помещений:

— Алло, Шура, это Данила. Ты как, у своих нуворишей не сильно занят? Само собою? Надо бы мне спальню подлатать. Да враги тут обнаружились и разрушили дотла. Нет, работы не много, ты мои запросы знаешь. Да хоть когда удобно. Да, по вечерам. Это само собой. Ну, бывай.

А теперь не мешкая на кухню: изготовить яичницу, двойную, нет, тройную, растопить добрый кус маргарина; пока он кипит-шипит, бросить щепоть специй; вот так. Вослед накидать нарезанным помидором и пропарить. А только лишь изжарится, сразу же и употребить. Но этого, конечно, нам мало, так что пока суть да дело ставим воду на спагетти.

Вода на спагетти неторопливо приближается к точке кипения, яичница уж употреблена — заполнить бы паузу. Данила покружил по кухне, нет, все-таки охота — осмотреться там, в спальне, ощутить, восчувствовать: так раненого тянет заглянуть под бинты. Но теперь уж без соплей.

Спальня была не просто обгоревшая. Казалось, кто-то усердно водил чадящим факелом по стенам, по потолку, по паркету, по кровати, оставляя замысловатые аспидные узоры — таинственные знаки или неведомые письмена; чуть ли не тайное жертвоприношение втайне от самой жертвы: забыли пригласить. Дисплей компьютера обугленным обмылком торчал из лужи расплывшейся клавиатуры.

Данила невольно представил себя на этой кровати, обугленного как полено, как всё в этой комнате — и его передернуло. Нет, живым здесь делать нечего, это всё им ни к чему. Придет Шурик с ребятами — пусть занимаются.

«Э-э, поддался, брат. Изволь снова взять себя в руки». Пойти да заварить чайку, посидеть-почифирить, а спагетти отставить, аппетит пропал.

Пока напиток настаивался, Данила позволил себе закурить. Курилось хорошо, и столь же хорошо ни о чем не думалось. Вот воробьи за окном, вот Большая Нева взблескивает. В открытое окно — свежий ветер и голоса дворников, громко обсуждающих ночное событие. Хорошо… В смысле — никак.

А вот, кстати, звонок в дверь. «Пойду открою».

Сосед из квартиры напротив. Данила помнил его лишь потому, что тот регулярно здоровался при встречах, и даже пару раз предлагал общение. Он явно выделял Данилу из прочих жильцов.

— Ага! Вот я думаю, Данила Борисович, зайти надо, проведать, ведь как-никак соседи. Уж что тут ночью творилось — пером не описать. Ведь до чего дошло — порядочным людям носы отрывают. На улице не продыхнуть, так и дома небезопасно жить, видите ли! — Сосед плавно перетек прямо в прихожую и вопросительно уставился на Данилу, мол, где принимать будешь, хозяин?

Хозяин равнодушно рассматривал крепко сбитого, уже немолодого, но хорохорящегося дядьку. Когда тот закончил свою тираду, пожал плечами, захлопнул дверь и пошел на кухню. Сосед расценил это как приглашение.

Завидя источающий ароматы термос, воодушевленно воскликнул:

— Ого, у вас уже и самовар заправлен! Мелисса? Хор-рошо! Попробуем, — и сел на табурет. — Ночью, я так думаю, хулиганы баловались, что-то вроде дымовухи, помните, как это мы школьниками любили?

Не ожидая ответа, гость подхватился и уже проник было в спальню. Но у самой двери его придержал хозяин:

— Туда нельзя, извините уж.

— Да? Ага, понимаю. Значит, что? — не дымовуха, — гость вопросительно посмотрел в лицо Даниле; естественно, на таком лице мало что прочтешь. — Ну что ж, значит, не дымовуха. А знаете, у меня будет к вам важный разговор, если вы не против угостить меня вашим великолепным чаем. Понимаете, модус вивенди желательно бы обсудить, оно, может, и некстати, а может, вовсе, что и наоборот…

— Вас как по имени-отчеству?

— Аполлинарием Матвеичем, инженер я. Может, что и душ инженер, где-то.

— Знаете, Аполлинарий Матвеевич, сегодня я не в форме. И хотел бы побыть один.

«Вот идиот — я же вовсе не хочу побыть один».

Гость, однако, не услышал или, занятый своими мыслями, не понял смысла сказанного и вернулся на кухню. Там он вполне самостоятельно обнаружил кружку, заполнил ее чаем, заправил кипятком и, утвердившись на табурете, начал без предисловий:

— Вот вы скажете, бардак в стране творится, да за примерами что ходить — вот, пожалуйста. И будете правы.

Аполлинарий Матвеевич отхлебнул чая и блаженно закатил глаза: