— Две веревки! — строго поправил второй.

— Разумеется, две! Что ж они сами не знают, что ли?.. Раз есть ноги задние, есть ноги передние, стало быть, ясно, что две!

— И за шею завязать тоже веревку нужно покрепче: это чтоб его наземь свалить…

— Цепь, может быть, дать? — сказала Алевтина Прокофьевна, вспомнив об Уляшкиной цепи.

— А чепь, так чего лучше!..

Старики выпили по стакану водки, поморщились, сплюнули, но, кроме хлеба, ничего не нашлось у Алевтины Прокофьевны.

Старики сказали: «Ничего, обойдется» — и один, пониже, взял ломоть, понюхал его и кинул Ульриху, который стоял с забинтованной головой; другой, в синей рубахе, пожевал немного, остальное тоже бросил догу, побил одну руку о другую и сказал:

— Вот теперь заправились немного… Теперь нам, хозяйка, топор и нож большой… И своим чередом веревок, какие потолще… Лошадь в ногах силу имеет… Какие тонкие, — враз порвет…

Когда подошли они оба к мерину, вытирая усы, он посмотрел на них с тревожным любопытством. Но они были без кнутов, они были не извозчики…

Алевтина Прокофьевна протягивала ему кусок хлеба, и вид у нее был ласковый. Мерин схватил сразу весь кусок и начал двигать челюстями поспешно, а старики с двух сторон взяли его за всклоченную гриву и повели к сараю.

Дожевывая на ходу, мерин шел послушно, дрыгая привычно ногой. От стариков пахло только землею. Мерин догадывался, что это земляные, работящие старики, что сейчас они, хозяйственные, вытащат откуда-нибудь охапку сена, настоящего, зеленого, лугового сена, потом, может быть, запрягут в неспешащую (старики не любят спешить) линейку или дроги… вечером дадут овса…

Перед заброшенным, пустым, ниже дома, сараем была небольшая площадка, забранная щелястым забором; сюда завели мерина. Оглаживая его, старик в рубахе, Степан, говорил другому:

— Ну, Овсей, вяжи передние!.. Да пинжак же свой сыми, повесь: сейчас тебе жарко станет!..

Овсей повесил пиджак на дерево около забора. Васька покойно дался перевязать передние тонкие, с шишками на коленях ноги: это были привычные путы перед тем, как пастись. Необычным было то, когда оба старика начали затягивать ему задние ноги веревкой, но мерин подумал: «Ковать»… Правда, обе задние подковы болтались.

— Лошадь все-таки смирная, ничего, — сказал Овсей.

— Старая, поэтому… Постареешь, — и ты посмирнеешь… — и Степан подмигнул Алевтине Прокофьевне, которая как раз в это время принесла топор, большой кухонный нож и цепь.

На стариков и покорно стоявшего Ваську она глядела со страхом.

Она сказала несмело и негромко:

— Вот цепь… Я думаю, хватит, — она длинная…

— Веревка бы лучше. Ну, ежели нет по нынешнему времю… Стой, Вася, стой, друг… Стой, ничего, это — один момент, и готово…

И Степан окружил шею Васьки ближе к голове жутко блестевшей цепью.

Когда, взявшись за конец цепи, оба старика дернули враз и внезапно и Васька рухнулся наземь, Алевтина Прокофьевна закрыла глаза.

— Голову, голову ему придерживай! — крикнул Овсей, хватая нож.

— Знаю, голову!.. Лег он неудобно… Ну, режь!

Алевтина Прокофьевна кинулась к дому, только слушая напряженно.

— Че-ерт!.. Разве так режут! — это голос Степана.

— Вали, вали его!.. Вали, ничего!.. Хватай за гриву! Веревки тоже называются! — это Овсей.

Алевтина Прокофьевна обернулась только на миг и увидела, как Васька, порвавши веревки на задних ногах, поднялся наполовину, и из перерезанной шеи его красным фонтаном далеко била кровь.

Она взмахнула рукой и побежала. Ей так ярко представилось, что Васька, порвавший веревки и на передних ногах, кровохлещущий, мстительный, сейчас догонит ее и вцепится зубами в затылок…

Вскочила в дом, заперла двери на ключ и стояла с сильно бившимся сердцем на веранде, глядя все туда, вниз на сарай, от которого видна была только черепичная крыша.

Но Васька не показался оттуда: обухом топора ударил его в голову Степан, и, дергаясь предсмертно, он улегся, чтобы больше не подыматься.

А когда через час или два осторожно и тихо вышла Алевтина Прокофьевна и стала так, чтобы можно было заглянуть на площадку перед сараем, она увидела во всю ширину ее распяленное что-то розовое и блестящее, и, заметив ее, седой Овсей, держа в руках свой теплый пиджак, кричал:

— Соли давайте, хозяйка, шкуру солить!.. Вот же, проклятый, весь пинжак кровищей обхлестал, а вы говорите… Эх! Нет у вас к нам сочувствия!