Шрифт:
«Светлость» черными острыми, как у орла, глазами, рассматривал Ковшова. Медленно проговорил:
— Нахожу это преждевременным, так как мне лично не ясен характер лечебного учреждения. Если оно лояльно к новому порядку, то почему не вошло в систему медико-санитарного управления?
— Ваша светлость, международное общество Красного Креста…
— Мы вернемся к этому вопросу, доктор. Я спешу. Господин бургомистр, господин начальник полиции, надеюсь, прием, на который соберется высший свет города в честь немецкого командования, будет безупречен?
— О да, ваша светлость! — почти в один голос сказали оба.
Приложив два пальца к фуражке, которую он так и не снимал, князь Батмиев вышел.
Направляя Данилова в полицию за Кираковым, Ковшов напутствовал:
— Эту коробочку передадите лично Курицыну. Скажете: доктор Ковшов прислал.
— А что в ней?
— Нужно проверить одну догадку.
Данилов скоро возвратился с Кираковым. Старик, украшенный многими кровоподтеками и синяками, был рад, что его выручили.
— Не знаю, кто был больше счастлив: Кираков ли, покидая полицию, или Курицын, распечатав коробочку, — рассказывал Данилов. — Как только раскрыл — заторопился и накричал на дежурного за задержку с доставкой старика. Чем это вы его обрадовали?
— Морфием, — усмехнулся Ковшов. — Он морфинист, но старается это скрыть. Диагноз подтвердился. Отлично!
Ковшов рассказал о приеме у бургомистра.
— Как в оперетте побывал. Только музыки и пения не было. Чем этот надутый кретин бургомистр не граф Воляпюк!
Оба рассмеялись.
— Да, много всяких «пюков» вынесла на поверхность волна оккупации, — сказал посерьезневший Данилов.
И Ковшов стер с лица последние следы беззаботной веселости, задумался.
— А «врач князь Борис Батмиев» — штучка опасная, — произнес он. — Этот умнее бургомистра и начальника полиции, вместе взятых. И ключей к нему нет… Чувствую, Павел Иванович, что он еще доставит нам немало неприятностей.
Прием в честь немецкого командования состоялся. Долго ждали прибытия оккупационных властей, но почтил вниманием «высший свет города» только второй комендант майор Лидтке. Кресла, предназначенные для начальника гестапо Гельбена и коменданта Бооля, стоявшие по правую и левую сторону от хозяина приема — бургомистра, так и оставались пустыми.
Князь Батмиев настороженно посматривал на двери зала, чтобы не упустить момента и на цыпочках броситься навстречу запоздавшим гостям.
Но гости так и не появились.
16
— Как вам понравились три кита, на которых стоит теперь наш город? — таким вопросом Симонова встретила Ковшова, когда он на следующий день зашел в приемную коменданта.
— Простите, Фаина Трофимовна, о каких китах вы говорите?
— Вы же были у бургомистра!
Ковшов внутренне отметил осведомленность Симоновой, усмехнулся едкому сравнению надутых лягушек с могучими властелинами океанов. Симонова расхохоталась.
— Разве они не киты, поддерживающие нашу землю?
— Мне не показалось. Может, запах нафталина помешал оценить их достоинства, — в тон вопросу ответил Ковшов. — Удивляюсь неразборчивости тех, кто пользуется их услугами.
Симонова промолчала и заговорила о другом. У Ковшова от того, что она сказала, внутри похолодело.
— Оказывается, — все тем же тоном проговорила она, — вопрос о наличии командиров и комиссаров в вашей больнице занимает не только немецкие учреждения, но и некоторых частных лиц.
Она вытащила из стола сложенную треугольником бумагу — листок ученической тетради, подала Ковшову.
— Читайте адрес.
— «Гестапо. Господину Боолю. Лично».
Ковшов поднял глаза от треугольника и посмотрел на Симонову.
— Разве господин Бооль…
— Не только вы не разобрались еще в немецких учреждениях. Письмо сюда попало по ошибке. Прочитайте содержание.
Ковшов развернул треугольник. Печатными буквами сообщалось, что в больнице Красного Креста укрываются комиссары и командиры. Далее шло столбиком под номерами перечисление. Порядковая нумерация оканчивалась цифрой 14. После списка — фраза: «Проверьте, господин начальник гестапо, и вы убедитесь». Подпись: «Слуга великой Германии».
У Ковшова потемнело в глазах. Около приемной послышались шаги. Симонова вырвала из его рук листок и сунула под папку. Ковшов окаменел. Мысленно он уже представил, что за этим доносом последует. Но, может быть, еще не все потеряно? Он взял себя в руки.
— Зачем вы показали мне эту мерзость? — как можно спокойнее спросил Ковшов.
— Чтобы вы, Петр Федорович, знали ее.
Симонова, говоря это, улыбалась. Небрежно достала листок доноса, аккуратно сложила его вдвое и… разорвала. Еще раз сложила и опять разорвала. Широко открытыми глазами следил Ковшов за движениями ее пальцев, пока мелкие клочки не были брошены в корзину. А Симонова смотрела на него и по-прежнему улыбалась.