— Не прогоняйте, люди добрые. Как собаку...

— Ты, однако, хозяин.

Пасечник сдерживал слезы:

— Похозяйновал, хватит! Брошу все. Кержачить пойду.

— Кишка, однако, не тонка ли?

Пасечник, слегка пригнувшись, поискал растопыренной пятернею чурбачок, присел около печки. Пламя заиграло у него на лице, одна щека окрасилась алым.

— Не-ет! — сказал потвердевшим голосом. — Нет, дед!.. Не тонкая. Уйду в кержаки. И там жить можно.

— Притерпишься, однако, и в аду хорошо.

Котельников не смотрел на пасечника, но и так, на слух уловил в лице жадность:

— Рассказывали, под гольцами деревня кержацкая... поселение. Шешнадцатая республика. На склоне сопки избы, около каждой — ручей свой. Сами никуда, только соболевать, а в мир ни ногой, один старшой их и может... по всем делам, да. Они верят!.. А он соболя сдаст первым сортом, а им: обиды в миру — третьим приняли! Деньги себе на книжку. Кооперативную квартиру купил в большом городе. Дети его, сказал, у других кержаков, на Севере... как вроде искушение какое одолевают. А у самого в институте все, одеты-обуты...

— Был я! — впервые слегка повысил голое старик. — Ключи видел. Воду из их пил. Вкусная вода. В каждом ключе своя... Только про старшого не так! Брешешь ты. Это твоя думка. Рабов приобресть! — опустил слабо приподнятую руку и опять, словно смирив себя, сказал почти неслышно: — Ненажора! Против бога, считай, идешь, а у него же помощи просишь.

Пасечник приподнял зад над чурбачком, покачнулся к старику, протянул трясущуюся ладонь:

— Да где он, твой бог?.. Где?!

Старик не глядел на него.

— В глазах человеческих.

— Э-э, в глазах! — Пасечник неловко опустился на чурбак, и щека его снова ярко запылала. — Глаза боятся, а руки делают, — и медленно, тягуче скрючил пальцы на обеих пятернях, — вот где он у меня, бог-от!

— Эти, что бог в руках, без разумения. Гондобят!.. А куда? С собой возьмешь?

— Детям оставлю!

Старик приподнял слабую ладонь, словно от чего-то хотел отгородиться:

— В глазах бог. Если добрые. Покой душе дают. Утешают. Чужую боль понимают. О пропащих скорбят. А если бесстыжие глаза... Лукавые. Манят. Лестят. Играют. Сперва обещают, а потом приказывают. Покорить хотят. В таких — дьявол.

Котельников неотрывно глядел на Пурыскина, как будто ему обязательно надо было и хорошенько запомнить его, рассмотреть, какие глаза у самого старика...

В ноги ему мягко повалился разомлевший у печки пасечник. Послышался тихий, но настойчивый храп.

— Пойдем, дедушка, в избу, а он здесь.

— Зачем? — спросил старик мирно. — Мне и тут. Только его долой. Спать не даст. Помочь тебе? Или один вынесешь?

Когда он уложил пасечника, помыл руки, уже наполовину разделся и вышел на крыльцо подышать, над темною заимкой сеял бесконечный осенний дождь, и в его шелесте уже не слышалось шороха листьев. Пахло голыми деревьями, студеной водою, поникшими травами и только от просторной стайки, где отдувались сонные коровы, молчаливо толкли друг дружку овцы да одиноко переминался конь, наносило иногда живым и теплым.

Он собрался было уходить, когда справа под бугром увидел вдруг низкий, бьющий по-над землею свет. Сперва он замер и постоял, не двигаясь. Попробовал приподняться на цыпочки, но ничего не увидел, только чуть шире стала бледная и косая полоска.

Машин здесь быть не могло. Или, когда им было не до того, бесшумно пробрался какой-либо вездеход?.. Почему тогда молчали собаки?

Шепотом он позвал:

— Буран!.. Буран! Милка!

Может быть, собак уже нет?

Оставив дверь открытою и все время посматривая в черный ее проем, он зарядил на веранде тяжелое свое ружье, потом положил его на пол рядом с собою, на босу ногу надел сапоги.

Свет, включенный на дальний, бил из-за пихтача, который плотным курешком стоял около тропинки к реке. Прижимаясь к стене амбара, постоянно оглядываясь, Котельников стал обходить широкое его желтоватое пятно, потом остановился и постоял, сжимая в руках мокрое ружье. Тоненькая струйка разбивалась о приподнятый воротник брезентовой куртки, и он, успокаиваясь, слышал на щеке мелкие уколы от брызг.

Опять он думал о том двойном дне, которое он ощущал теперь иногда в мятущейся своей душе...

Это ясно: собаки забрались под крыльцо и спят себе под дождичек мертвым сном.

Медленно, стараясь оглядываться пореже, пошел он обратно. Разрядил ружье и патроны сунул сперва в карман, но они были слишком тяжелы, и тогда он, не торопясь, аккуратно засунул их в гнезда старого своего патронташа. На кухне взял лежавший обычно на столе около двери круглый фонарик, с высокого крыльца спустился во двор.

Прищурившись и помигивая фонариком, он шел посреди широкой, словно дымящейся полосы яркого света, сквозь которую сеялись и сеялись тонкие иголки дождя.