Прерываю письмо, дорогой друг, дабы не опоздать отправить с ближайшей почтой. Сейчас пришел Фрайхарт звать меня к ужину — он просит передать Вам наилучшие пожелания.

4 августа

Погребальные торжества вызвали чрезвычайный интерес населения. Старый герцог покинул резиденцию на следующий день и уехал в свой охотничий замок в Коттенвальде, куда за ним последовало довольно много иностранных послов.

Наш принц — наследник трона. Это признано всеми дворами без исключения. Старому герцогу тоже приходится с этим считаться: его единственное намерение — как можно дольше оставить принца в подобном положении. Скоро ему стукнет семьдесят. После пятидесяти он стал похварывать, жаловаться на астму, сердечное недомогание, подагру и, понятно, не очень радовался жизни… Однако в последние годы немощи отступили — вряд ли благодаря искусству врачей, скорее из-за его собственной крепкой конституции. Ранее он едва ли думал, что долго протянет, — эту мысль вполне разделял принц Александр. Однако сейчас чувствует себя здоровым и сильным: недавно сказал при прощальной аудиенции венецианскому послу, что надеется дожить и до следующего столетия.

Каковы же виды нашего принца? Сейчас ему почти сорок. Может случиться, он получит корону лет в шестьдесят. Ему, разумеется, передали слова герцога, — в последние дни его настроение явно понизилось. Корона, верно, прекрасная вещь, хотя зрелому человеку скучно ее дожидаться столько лет!

Граф Остен — маркизу Чивителле

10 августа

Ваша посылка пришла, дорогой маркиз, принц и Фрайхарт распаковали картину при мне. Признаюсь, не видел другой работы Бернардино Белотто — он ведь ученик Каналетто, не так ли? — которая мне столь же понравилась! Радость принца была несравненно сильней, ведь ему пейзаж говорил и многое другое. Он тотчас принялся Вам писать — Вы получите наши письма одновременно. Его вновь полонили воспоминания о Мурано, он даже решил просить своего друга, доктора Тойфельсдрока, устроить встречу с Вероникой. И тут выяснилось: принц, равно как мы с Фрайхартом, не имеет ни малейшего представления об их местопребывании, хотя они довольно давно живут в нашем городе. Я выразил готовность немедленно приступить к поискам, но принц отказался.

Тоска по Веронике лишила его аппетита и разговорчивости, во время ужина он только и произнес: «Увидеть ее, увидеть…»

Я упомянул об этом моменте, ибо уверен: несмотря на все предосторожности, у нас среди прислуги имеется шпион. Недавно мы с Фрайхартом сидели на террасе моего дома, он примыкает к парку. Принц уединился в своих покоях, мы за бокалом вина углубились в шахматную партию. Очевидно, это занятие серьезно нас увлекло — мы не слышали шагов ни на садовой дорожке, ни на каменных ступенях террасы. Вдруг за моей спиной раздался голос: «Конец, граф! Берите пешку, через шесть ходов мат!» Мы вздрогнули — за мной стоял доктор Тойфельсдрок. Барон резко поднялся, он знал, с каким нетерпением доктора ждет принц. Но доктор не собирался уходить: он сел на место Фрайхарта и спросил, не желаю ли я с ним сыграть? Барон передал просьбу принца, я присоединился. Но примечательный доктор холодно ответствовал: «Нет. Передайте принцу, пусть подождет. Или лучше скажите, барон, я вообще не приду». Потом обратился ко мне, иронически улыбаясь: «Вот вам и свободная воля, граф! Я пришел переговорить с принцем, вижу, вы тут играете в шахматы. Давно уж не передвигал фигур и вдруг загорелся. Принц забыт, более того, граф: если вы сейчас откажетесь играть, я сегодня сам займусь какими-нибудь шахматными проблемами. И к чему болтать о свободе воли?» Барон заторопился предупредить принца, но доктор крикнул вдогонку: «Не приводите его сюда, слышите? Я буду играть в шахматы и не хочу, чтобы меня беспокоили». Я решился играть, желая, по крайней мере, его удержать, — вдруг переменит решение и захочет повидаться с принцем! Он выбрал фианчетто — слабый дебют, однако разыграл великолепно. Я постепенно упустил инициативу и мне пришлось защищаться, — настолько безошибочны были его ходы. Вскоре пришел Фрайхарт, очевидно, с поручением принца. Он еще не вымолвил ни слова, все-таки из-за этой маленькой помехи доктор сделал грубый промах, который мог стоить партии. Он немедленно оценил ситуацию, и мгновенная тень недовольства прошла по его лицу. Затем рассмеялся и повернулся к барону: «Возвращайтесь, барон, и передайте принцу, пусть выглянет из окна своей спальни в одиннадцать часов. Как раз взойдет луна, и он увидит желаемое».

Эти обычные слова звучали, однако, весьма повелительно: Фрайхарт молча поклонился и вышел. Доктор вновь сосредоточился над доской. Я предложил взять назад неудачный ход — он терял слона за пешку, — но доктор покачал головой. «Совершил глупость и должен понести справедливые последствия». Пользуясь преимуществом, я предпринял атаку, стараясь не ошибаться: обдумывая тщательно каждый ход, охотно шел на размен, чтобы закрепить успех. Положение на доске создалось весьма благоприятное, и я готовился разменять ладьи. Не скрою, очень уж хотелось его обыграть. И тут он произнес: «Мат в девять ходов!»

Я растерялся, пустился на разные увертки — бесполезно. Пришлось признать себя побежденным.

Партия продолжалась довольно долго. Доктор поднялся уходить. Я провел его вокруг дома на улицу; когда мы пересекали палисадник, появился слуга с лошадьми. Через минуту они исчезли в темноте. Я отнюдь не утомился, а потому решил посетить барона. Он сидел за письменным столом, ревностно занимаясь корреспонденцией принца, которую надлежало отправить утром. Я предложил помочь — работа двинулась быстрее. Случайно вскинув глаза, увидел лунное сияние в комнате и подошел к окну. Фрайхарт последовал за мной. «Сейчас принц должен увидеть… желаемое. Вы не поверите, граф, как он обрадовался известию. А что он желает увидеть? Я не стал спрашивать…» «Что желает увидеть? — воскликнул я. — Разве он не сказал за ужином? Даму из Мурано, естественно». Мы выглянули из окна: внизу раскинулся парк, ни шороха, ни дуновения в ночи. Из тени вязов выступила женщина и медленно пошла в сторону круглой лужайки перед замком, к маленькому бассейну с фонтаном. Откинула вуаль — Фрайхарт тотчас узнал ее. Она скользила медленно, совсем неслышно, словно призрак в лунном свете. Некая нереальность в движениях, некая механистичность. Остановилась близ высокого розового куста, надломила, сорвала белую розу. Пошла дальше, помедлила. Села на каменную скамью, взмахнула крохотным веером, сложила и вместе с розой уронила на скамью. Намеренно, конечно, ибо, уходя, оглянулась. Медленно удалилась, исчезла среди вязов. Вскоре послышались шаги на террасе — принц спускался в парк. Подбежал к скамье, схватил веер и розу, прижал к губам. Долго смотрел в сторону ее исчезновения, порываясь, вероятно, пойти вслед. Вздохнул, еще раз поцеловал розу, побрел назад.

Должен сознаться, дорогой маркиз, было в этой сцене нечто трогательное, призрачно сентиментальное, вполне совпадающее с волшебством лунной ночи: и все же, маркиз, Вы, я полагаю, вряд ли повели бы себя так в подобной ситуации. Дрожать в лихорадке, сжигаться в пламенной тоске по возлюбленной… и даже не осмелиться подойти… Если бы существовал какой-то запрет, какая-нибудь клятва, данная доктору Тойфельсдроку, нет, я своими ушами слышал его слова — пусть принц на восходе луны увидит желаемое. Ни единого намека на запрещение приближаться к Веронике! Держу пари, Вы, маркиз, или Цедвиц не мешкая ни секунды, заключили бы возлюбленную в объятия, более того, я сам, будучи старше и хладнокровнее вас, поступил бы точно так же.

Этот эпизод, мне кажется, отражает общее состояние принца. Полный желаний, он не решается на поступок, снова и снова терзается разными скрупулами и сомнениями, — словно обязанный постоянно отчитываться перед собой в каждом действии. По этой причине, как я полагаю, доктор помогает ему куда меньше, нежели в его силах. Я говорил и писал Вам, маркиз: отнюдь не теологический, а натуралистический детерминизм — конек доктора. Но поведение принца, по крайней мере на первый взгляд, резко противоречит теории. Вечные сомнения и колебания, быть может, оправдывают веру в свободу воли, предполагают свободный выбор действия, вероятность коего доктор отрицает совершенно. Сам он действует спонтанно и удивительно энергично, убежденный, что всякий первый импульс зависит от множества обстоятельств, исключая, разумеется, внутреннее самосознание. Но принц ведет себя так, словно в его власти — действовать или нет; доктор распознал это давно, а я только сейчас. Похоже, доктор устал от нерешительности принца, даже разозлен оной. По его мнению, столь тщательно подготовленные позиции и обстоятельства должны натуральной своей силой побудить принца к действию. Первоначальное резкое сопротивление заставило доктора изменить план — он сумел внушить принцу собственные идеи так ловко, что тот поверил в свою «миссию», хотя эти идеи были, возможно, шуткой, игрой ума. И что же? Принц опять ничего не предпринял. Доктору удалось окружить принца Александра миром грез, но не научить претворять желаемое в действительное. Принц восхищается каждым словом учителя: сопротивляется не советам советчика, которым беспрекословно следует, но стремлению доктора сделать из него существо самостоятельное и активное, разумеется, в детерминистском смысле. Однако игра доктора еще не потеряна.

Не знаю, маркиз, ясно ли я выражаюсь. Разрешите пример. Доктор Тойфельсдрок заядлый кукловод, куклы — живые люди. У него много способов заставить их плясать, кое-какие нам известны. Дабы полностью подчинить своей воле юнкера фон Цедвица, он использовал метод Месмера, венского врача. Последний имел необычайный успех в Париже, его науку так и назвали: месмеризм. Но с принцем он применил иные приемы. Сначала, правда, попытал фокусы из арсенала всех авантюристов и рыцарей фортуны, из которых самый значительный — сицилийский псевдограф Калиостро. Конечно, более искусно и тонко. Вторая атака была нацелена на дух или, вернее, характер принца — здесь доктор также потерпел неудачу. Хотя в процессе игры сей гениальный шахматист хорошо изучил противника и третью атаку провел безукоризненно — принц покорился его власти. Стал куклой, подобно Цедвицу и, вероятно, многим другим.