Вряд ли это были инопланетяне.

Группа «Блю Чир» [12] , прогремевшая в 60-х, по праву считалась самой оглушительной за всю историю рока. Для своего выступления они запросто могли притащить в крошечный клуб динамики чудовищных размеров, предназначенные для стадионов. Звук получался такой, что многие фанаты буквально бились в истерике.

Марио тогда еще не родился, и музыка «Блю Чир», услышанная в записи, показалась ему примитивной и утомительной, но его восхищала легенда о самой громкой группе в истории. Кое-кто, по слухам, даже притаскивал на концерт реактивный двигатель только для того, чтобы увеличить число децибел.

Зачем же фанаты, рискуя оглохнуть, слушали музыку, которая в лучшем случае тянула лишь на посредственность? В чем прелесть ужасных звуков на такой громкости, что уши сворачиваются в трубочку? Какой секрет кроется за стеной шума?

Можно, конечно, определить громкость как нечто физическое, в децибелах, или физиологическое, по пределу выносливости барабанных перепонок, а то и нервной системы — так военные получили в свое время акустическое оружие.

Но там дело в шуме, хаотическом немодулированном белом шуме, а не в музыке. Да и целью оказывалась боль, а вовсе не наслаждение. Композитор Марио Рока создавал свои произведения на компьютере. Да и кто бы отказался от современных технологий, когда звук любого из существующих инструментов и бесчисленного множества никогда не существовавших можно скопировать, собрать или придумать в цифровом формате? Все тонкости и оттенки звучания — скрипку Страдивари, африканский барабан и антикварную гитару Гибсона — можно оцифровать и переложить на клавиатуру. Один-единственный музыкант может сыграть симфонию за целый оркестр.

Считался ли Марио Рока популярным, авангардистским или классическим композитором? Для него и его слушателей все это несущественно, ну а для Марио — еще его банковский счет.

Если судить по гонорарам за концерты, по числу скачиваний треков, Марио был популярным музыкантом — не то чтобы поп-звездой, но далеким от денежных затруднений. Он мог сойти за авангардиста, если считать таковым человека, экспериментирующего со всеми возможными жанрами, но его могли бы назвать и сторонником классики, поскольку он верил в красоту музыки, считал, что она должна приносить радость, брать за душу, а не терзать людей атональным шумом во имя теории. Проверенные временем индийские, африканские или арабские мотивы, западная музыка, будь то серьезная классика, рок, кантри или регги, — все это при качественном исполнении резонировало с чем-то неуловимым, принося эстетическое и духовное наслаждение.

А все, что не приносило такого наслаждения, Марио считал шумом.

Если бы он сумел выявить параметры этого различия, выяснить причину этой разницы в восприятии, то, несомненно, удостоился бы не существующей, к сожалению, Нобелевской премии по музыке. Бессознательно, в самой глубине души, Марио был убежден, что ключ к разгадке кроется в громкости — именно она объяснит мистическую притягательность громких мелодий, даже тех, что проигрываются в недоступном человеку инфразвуковом диапазоне и угрожают барабанным перепонкам.

Кэролайн Кох считалась лучшим экспертом по китообразным. Она была буквально одержима дельфинами, косатками, китами. Даже до своего знаменитого открытия она обожала их, хотя и не признавалась в этом.

Уже почти век люди пытались наладить контакт с существами, жившими с ними бок о бок. Ведь известно, что мозг китообразных по своей сложности не уступает человеческому, а у некоторых видов еще и превосходит его по относительным размерам. Известно, что они исполняют длинные, сложные песни и высовывают головы из воды, словно пытаются заговорить, а после уплывают, будто расстроившись из-за людского непонимания.

Многие пытались обучать их промежуточным языкам, состоящим из доступных человеческому уху фонем. Пробовали переводить их ультразвуковые напевы в звуки, воспринимаемые человеком, и декодировать их как слова неизвестного языка, старались найти розеттский камень китовых. Даже принимали ЛСД и запирались в баках с водой в попытках установить связь на некоем мистическом уровне, лежащем за пределами разума.

И ничего. Абсолютно. Полный провал.

Так продолжалось до тех пор, пока на Кэролайн Кох не снизошло озарение. Она смотрела какой-то посредственный фильм в 3D и неожиданно поняла, что дельфины, вероятно, видят мир так же — вернее, наше восприятие можно назвать бледной тенью того, что видят дельфины.

Никто до сих пор не сумел, да никогда и не сумеет декодировать язык китообразных, ведь этого языка попросту не существует. У них есть кое-что получше.

Дельфины, косатки, летучие мыши — все используют «звуковое зрение», по принципу которого люди создали радары: сигналы посылаются в нужном направлении, а по их отражению можно судить об окружающем мире. Таким образом, китообразные получают движущиеся картинки, аналогичные тем, что видят люди в отраженных электромагнитных волнах. Только куда более совершенные.