— Я вовсе не… — Пауза. — Эх, даю добро на пролет и проверку взлетно-посадочной полосы.

Я стягиваю наушники. Хлоя едва сдерживает смех:

— Обследую вашу полосу через минуту, — говорит она. — ВВС 10, конец связи. — Она убирает микрофон, и рот ее растягивается в хитрющей улыбке. — За это я совершу облет правым бортом вверх.

— Буду крайне признателен, — отвечаю я.

Наш вид большей своей частью не страдает тем увлечением и любовью к оружию, что выказывались людьми. Однако в Плохих Землях оружие, судя по всему, вновь восстановило свой статус. По выходе из самолета нас окружают более десятка вооруженных до зубов псовеков — все кобели, стая мастиффов, питбультерьеров и доберманов.

Хлоя ловит мой взгляд. Я догадываюсь, что она прикидывает, не стоит ли нам поднять руки перед таким грозным приемом. Сначала я слегка качаю головой, а затем широкими шагами стремительно подхожу к вожаку. Опознать его весьма просто, поскольку он является гордым обладателем самого неприятного хмурого вида, наибольшего количества оружия и кричащих знаков отличия.

— Ну? — резко требую я.

Его вид становится еще более хмурым.

— Что?

— Вы здесь, чтобы отвезти нас куда-то, или же вам лишь приказали стоять вокруг с видом, как будто вы и вправду крутые?

Мастифф ощетинивается.

Я обнажаю зубы.

Приверженность к стайному порядку, эта система «доминирование-подчинение», так и осталась частью нашей души — и в период Перемены, и после нее. Но лишь те из нас, кто обладает склонностью к наукам, удостоили ее размышлений.

Внутри всех нас сосуществуют примитивное и цивилизованное. Напряженные узы между ними создают нечто вроде психологической болевой точки. И ее понимание, и способность ею манипулировать весьма полезны — как если владеешь особой формой поведенческого кунг-фу.

Милиционер, перед которым я стою, в звании майора. Он крупнее меня, тяжелее, вооружен так, словно ожидает начала войны в любую секунду, и его поддерживает группа склонных к насилию животных, обладающих теми же особенностями.

И все же он не более чем представитель среднего ранга в мощной организационной структуре-стае, подчиненный неизвестно скольким вышестоящим. Я же, с другой стороны, ответственен только перед одним лицом — перед самим президентом. Даже здесь я воспринимаю этого майора с доминирующей позиции, без восхищения, уважения, дружелюбия и согласия с его задачами и используемыми им средствами для их выполнения. Без всякого страха или любого другого чувства подчиненности.

Это не оспаривается. Мастифф съеживается, его хвост опускается.

— Ну? — снова говорю я, еще резче.

— Сюда, пожалуйста, — отвечает он с подобострастной улыбкой.

Хлоя и я сидим на заднем сиденье длинного черного лимузина, огражденные от жары и пыли, пока он мчит по пустынному шоссе через бесплодный ландшафт. К пункту назначения спереди и сзади нас сопровождают несколько военных автомобилей.

Присутствие Хлои — результат короткого и тихого спора. Она хотела остаться со своим драгоценным самолетом, дабы никакому «безмозглому сурку» не вздумалось подурачиться с ним. Я настаивал, чтобы она меня сопровождала. Хотя мне достаточно было отдать приказ (впрочем, с весьма низкой вероятностью, что она ему подчинилась бы), я все же назвал одну из нескольких причин, почему ей следует оставаться со мной: если мы во что-нибудь вляпаемся, нам будет легче найти другой самолет, нежели мне найти другого пилота.

Теперь она смотрит в окно, выискивая подходящие заблудшие самолеты, я же занят своим ноутбуком. С него выйти на связь я не могу, поскольку в Землях нет сотовой связи — ее обрубили. Кое-какие проводные линии все еще работают, и весь трафик по ним тщательно отслеживается. И все же благодаря моему спутниковому телефону кое-какая возможность у нас есть. Я допускаю, что салон, в котором мы едем, нашпигован жучками, и поэтому работаю над правительственным докладом о психологической модели псовеков, родившихся после Перемены. Тех, кто не помнит прежнего.

Я хотел, чтобы Хлоя была со мной, не только из-за ее умения управлять самолетом. Она сообразительна, уравновешена, проницательна и забавна, а ее непоколебимая непочтительность — своего рода оружие. Дружественная морда послужит поддержкой в недрах распадающейся империи Вольфа. Наконец, есть и еще одна причина, о которой я умолчал. Я не уверен, что в аэропорту ее защитила бы дипломатическая неприкосновенность, которой мы вроде бы обладаем. Хищность и несдержанность, как сообщали, являются характерными признаками вольфовской элиты.

— Босс? — голос ее необычно напряжен.

Я отрываюсь от ноутбука и прослеживаю направление ее взгляда.

К телефонному столбу приколочена необструганная деревянная балка. На ней висят шесть тел — вероятно, семья, судя по размерам трупов. Когда мы проезжаем мимо, лимузин замедляет ход, дабы мы полюбовались зрелищем.

— Видать, они вкусили все прелести пресловутой системы правосудия, установленной после введения военного положения, — говорю я тихо.

— Это ужасно, — хрипит она.