— И что произошло, когда вы вышли?

— Говорящие собаки… — Взгляд искоса. — Простите, псовеки схватили нас и взяли в плен. — Она прикоснулась к своему лицу. — Они не особенно миндальничали. Нас привели сюда, заперли, и с тех пор мы здесь и сидим.

— Возможно, слово «собаки» как раз и уместно для ваших тюремщиков, — говорю я, чтобы несколько разрядить атмосферу. — В этом районе перед Переменой находился оплот движения «Патриоты крови».

— Я помню их. Кучка сепаратистских параноиков, борцов за выживание. — Она грустно усмехается. — Конечно, так я воспринимала их, всю свою жизнь слушая NPR и сотрудничая с Южным центром правовой защиты нищеты [21] .

— SPLC несколько уменьшился по сравнению с тем, каким был раньше, NPR же практически не изменилось, — говорю я ей. — Ваше описание очень точное. Некоторые псовеки этого района подхватили дело своих хозяев, организовали стаю — милицию — и захватили власть. Когда это произошло, мы оказались не готовы. И теперь мы большей частью стараемся лишь сдерживать их. Как это характерно для районов, управляемых фанатиками, все здесь разваливается. Вольф хочет использовать вас и ваших друзей, чтобы предотвратить полный крах. Вождь всего этого дерьма — самозваный генерал Вольф.

— Вы здесь потому, что он утрачивает свою власть?

— У него проблем выше головы, и он хочет продать вашу безопасность.

— Мы всего лишь товар?

— Больше у него ничего нет. Помните Северную Корею? Вот здесь нечто вроде нее. Основное ядро — фанатичные верующие, а население жмется по углам. Инфраструктура рушится. Постоянная нехватка продовольствия, воды и топлива. Энергетическая система разваливается. Остальная же страна продолжает традицию рынка, что была до Перемены. А здесь экономическая черная дыра. Мы отказывались от всех предложений торговать с Вольфом. Но вы — то предложение, от которого, как ему представляется, отказаться не сможем.

— Продажа… — Она хмурится. — Вы сказали о продаже нашей безопасности.

Я киваю.

— Что это означает?

— Эта фраза прозвучала, когда нам сообщили о вашем существовании. Что до ее смысла… — Я поднимаюсь. — Я собираюсь узнать об этом.

Она поднимает на меня глаза.

— Вы нас вытащите отсюда?

— Я не знаю, смогу ли, — не скрываю я.

Взмахом руки она указывает на своих товарищей.

— Мы умираем здесь.

При ответе мне трудно сохранять спокойствие:

— Я знаю.

Когда мы возвращаемся в зал, Бадди уже не один. Он забился в угол, изгнанный новыми посетителями. Вид у него испуганный и измученный.

— Трогательные создания, а? — говорит Вольф, когда Хлоя закрывает за нами дверь.

— Печально, конечно, — отвечаю я, впервые видя правителя Плохих Земель воочию. Все его изображения, распространяемые отсюда, несут на себе печать пропаганды. На каждом из них он выглядит, будто позирует для памятника или же словно аверс на монетах.

На деле же он менее выразителен. Не такой крупный. Старее. Челюсти у него обвислые и убелены сединой. Вольф восседает на штуке, которую можно описать не иначе как паланкин. Я сразу же задумываюсь, носят его для вычурности или же он не может ходить. По сторонам и позади него стоит охрана — тоже доберманы, с электрошокерами, дубинками и холодными отталкивающими взглядами.

Вольф жестом приглашает нас сесть (чтобы не приходилось поднимать на нас глаза, ясное дело). Я подтаскиваю стул и устраиваюсь напротив него. Хлоя размещается сбоку и чуть позади меня.

— Билл не стал терять время с посланцем, — ухмыляется Вольф.

Я пожимаю плечами.

— А зачем тянуть? У нас есть средства для быстрого и эффективного передвижения. — Это отклонение от темы и укол: в нашем распоряжении есть самолеты и летчики, а у него нет.

— Наверняка они вам очень нужны.

— Мы хотели убедиться в их существовании.

Глаза его собираются в линию:

— Моего слова недостаточно?

Как легко и приятно было бы ему сообщить, что цена его слову — как остаткам в кошачьем лотке после съеденной мышки, но уклонение от прямого ответа на вопрос его разозлит не меньше:

— Вы наверняка ожидали, что кто-нибудь явится посмотреть на них. Может, не столь быстро, но все равно придет.

Он хмурится и выдавливает улыбку.

— Итак, вы видели мой небольшой зверинец.

— Видел.

— И?

Я развожу руками:

— Я видел их.

— Ладно, — бросает он нетерпеливо, — во что вы их оцениваете?

Я молчу достаточно долго, чтобы раздражение его выросло еще больше, и ответ мой не рассчитан на улучшение его настроения:

— Мне кажется, правильно вопрос будет сформулировать следующим образом: во что вы их оцениваете?