Две недели спустя Томас Линкольн шепотом умолял скрытого колючим ночным воздухом человека. Минутой раньше он проснулся. Проснулся, потому что почувствовал прикосновение к своей щеке. Рукав синего шелкового пальто. Банкноты, всего на двадцать восемь долларов. Силуэт Джека Бартса у его кровати.

Бартс проделал такой путь не для того, чтобы ссориться, просто предупредить. Ему нравится отец. Он всегда ему нравился. И потому он готов дать ему еще три дня, чтобы вернуть деньги. Это бизнес, понимаешь. Если пойдет молва, что Джек Бартс прощает неплательщиков, другой человек в следующий раз задумается — стоит ли платить. И куда он его тогда отправит? В богадельню? Нет, нет. Лично против него он ничего не имеет. Всего лишь вопрос платежеспособности.

Они говорили снаружи, чтобы их шепот не услыхали в доме. Бартс задал еще один вопрос:

— Ты достанешь деньги в три дня?

Томас снова склонил голову.

— Не смогу.

Бартс улыбнулся, затем посмотрел в другую сторону.

— Тогда…

Он обернулся. Его лицо исчезло — на его месте возникло лицо демона. Окно в ад. Черные глаза, белая кожа, «зубы, длинные и острые, как у волка, разорви меня божья сила, если это неправда».

— … я возьму по-другому.

Эйб пристально посмотрел на отца через огонь.

Страх. От страха свело живот. Мои руки и ноги. Кружилась голова. Было больно. Я больше не мог слышать об этом. Ни тем вечером. Ни когда бы то ни было. Но отец не мог остановиться. Не сейчас, когда он был так близко к завершению рассказа. Я уже понял, чем все кончится, но не мог в это поверить.

— Это был тот самый вампир, что убил отца…

— Остановитесь…

— Что убил Спэрр…

— Хватит!

— И этот вампир забрал твою…

— Да черт с ним!

Отец зарыдал.

Сам его вид разбудил во мне такую ненависть, о которой я раньше и не подозревал. Ненависть к отцу. Ко всему на свете. Он разбудил эту ненависть. И я убежал в темноту, пугаясь того, что мог ему сказать, что мог сделать с ним, останься я на мгновение дольше. Злость кипела три дня и три ночи. Я спал в соседских амбарах и сараях. Воровал яйца и зерно. Ходил по округе, пока ноги не начинали дрожать от усталости. Рыдал при всякой мысли о матери. Они забрали ее у меня. Отец и Джек Бартс. Я ненавидел себя, за то, что был маленьким и не смог ее защитить. Я ненавидел отца за то, что рассказал мне о невозможных вещах, о которых нельзя говорить. И еще, я знал, что все это правда. Я не могу объяснить свою уверенность. Мой отец завел нас в паутину, что сплел вампир. Крики, что носил тогда ветер ночами. Лихорадочный шепот матери — «по глазам узнаете дьявола». Отец ушел в пьянство. Ленивое, похабное пьянство. Но он не врал. В эти три дня злости, горя и приступов безумия я понял одно: теперь я верю в вампиров. Я верю в вампиров и ненавижу их больше всего на свете.

Вернувшись домой (к испуганной мачехе и молчаливому отцу), Эйб не сказал ни слова. Он сразу взял свой журнал и написал лишь одну фразу. Эта фраза радикально изменила его жизненный путь, и чуть было не привела всю молодую пока еще нацию к полному краху.

Решил истребить всех вампиров в Америке.

Сара надеялась, что Эйб почитает им после ужина. Было поздно, но в очаге горел хороший огонь, и осталось время для нескольких страниц о мытарствах Ионы или об Иосифе и его ярком одеянии. Ей нравилось, когда Эйб читал. Так живо. Так выразительно и четко. В нем было столько мудрости для своих лет. В этом мальчике были и манеры, и приятное обхождение. Он был, как она сказала Уильяму Херндону, когда ее пасынка застрелили, «самый лучший мальчик из всех, кого она видела, или надеялась увидеть» .

Но никак не могла найти свою Библию. Может, она дала ее кому-то из соседей и позабыла? Или оставила у мистера Грегсона? Она искала везде. Напрасно. Она больше никогда не видела свою Библию. Потому что ее сжег Эйб.

Это был, во внезапном порыве злости, один из тех поступков, о которых потом жалеют всю жизнь (но, похоже, не сильно он и терзался, поскольку мачехе так ничего и не рассказал). Годы спустя он так объяснял свои чувства:

Как мог я верить в Бога, который допустил существование [вампиров] ? Богу, который позволил им забрать самого дорогого для меня человека{5}? Либо он был бессилен перед ними, либо сочувствовал им. В любом случае, он не стоил восхваления. В любом случае, он мой враг. Такие вот мысли одиннадцатилетнего мальчика. Тот, который познал обе стороны реальности. Тот, который уверен, что лишь одна реальность имеет право на существование. Да, теперь я стыжусь того поступка. Но куда больший стыд — врать, что мне было стыдно тогда.

Утративший веру одиннадцатилетний мальчик сделал свой следующий шаг, написав манифест (ор. Август 1820):

Отныне моя жизнь неукаснительно [авт. орф.] подчинена обучению и служению делу. Я должен узнать все, что необходимо. Я должен стать боле [авт. орф.] великим воином, чем Александр. Теперь в жизни есть только одна цель. Цель эта: убить{6} столько вампиров, сколько смогу. В этот журнал я буду записывать все об убийствах вампиров. Никто, акромя [авт. орф.] меня не может читать его.

Его интерес к книгам, до этого бывший просто голодом, превратился в одержимость. Два раза в неделю он шел больше часа до дома Аарона Стибля, обувщика, хвалившегося, что имеет более 150 наименований книг, возвращал одну связку книг и брал другую. Он всякий раз сопровождал свою мачеху, когда та ездила в Элизабеттаун к родственнику, жившему отшельником в доме на Вилладж-стрит, Самуэлю Хэйкрафту-ст., одному из основателей города, владевшему более пяти сотен книг. Эйб читал об оккультизме; находил упоминание о вампирах в европейском фольклоре. Он составил список уязвимых мест, привычек и примет вампиров. Для его мачехи Сары стало привычным находить его утром за столом, спящим, с головой на открытой странице.