Потом налетел порыв ветра, окатило волной, — нельзя было расслышать.

— Что пять минут? — потянулся ухом к матросу Федор.

— Потом брошу, — закончил матрос.

— Я те брошу, — опять тем же тоном, каким привык говорить с Макаром. — Смо-три!

О том, что близко где-то люди, что целый город только что был виден, что совсем недалеко большая деревня Куру-Узень и его каменоломня и печь с его рабочими, что, может быть, и теперь вот кто-нибудь идет по тропинке вдоль берега и видит ялик, — не думалось Федору. Совсем выпали из памяти люди, которые могли бы увидеть и спасти. Были только они двое с Афанасием на утлой лодке, наполовину залитой водой, и лодку эту вертит ветром и волнами, как кубарь… Однако из нее не выпадешь теперь больше, и надежнее ее все-таки ничего нет…

Что был день, и день яркий, видно было по сверканию брызг и по кусочкам голубого неба сквозь них, но оглянуться назад, в сторону Куру-Узени, боялся Федор: может быть, так далеко уж отнесло в море, что и не разглядишь Куру-Узени… Лучше было не знать этого.

Ветер был со стороны Федора, и один порыв его был так силен, что почти выбил весло из рук. Весло ударилось о борт с такой силой, что половина лопасти отлетела. Даже взвизгнул от бессильной досады Федор, но тут же справился и из последних сил начал пружинить в воде искалеченным веслом, пыхтя и до темноты в глазах от натуги, а Афанасий бессмысленно-злорадно кричал около:

— Греби, собака!

Была хлещущая ревущая вода кругом, и не было Макара, не было здесь, рядом, а был он в воде — ревущей и хлещущей…

Это пугало, как близкая казнь: один казнен уже, — теперь чей черед: его или матроса? Или обоих вместе? Вспоминался грек Кариянопуло, с которым он не поехал. Теперь линейка несет его к жизни, — ялик, проклятый ялик, — к смерти.

Это становилось ясно.

Но у Макара смерть была легкая: вынырнул раза два и пошел ко дну, как ключ, в своих сапогах новых…

— Ты Макара веслом? — улучил время спросить Федор.

— А-а? — не расслышал матрос.

— Веслом ты, говорю, Макара мово?.. — прокричал Федор.

Матрос поглядел дико:

— Я?.. Веслом?.. Ни, боже збави!

И добавил:

— Я ему на корму велел, — Макару… Греби ровней!..

Федор не поспел за матросом, и огромная волна чуть не покрыла их, окатив, как из шайки.

Матрос отфыркивался, как мокрый сеттер, и злобно вскидывал на Федора белые глаза из-под надорванного козырька рыбацкой фуражки.

— Ишь, черт, по Макару ему тоска!.. Я тебе теперь замест Макара!

— Ты что сказал?

— Я тебе теперь замест Макара! — сильнее и злее выкрикнул матрос и глядел помешанно.

Судорог боялся Федор, и, чтобы не затекли ноги, все менял их, сильнее упираясь в днище ялика то одной, то другой. Сверху ему было тепло от сильных движений, а снизу, в ногах — сверлящий холод…

— Ты пойми, — кричал сбоку матрос, — в Макаре твоем было пять пудов весу, да на пять уперся!..

И добавил немного спустя:

— Не тужи много… Об себе тужи… Амба!

Тут же грохнула рядом такая волна, что Федор зажмурил глаза и повторил: «Амба», но, когда открыл глаза, увидел себя все-таки в ялике, только за шею забралась вода и холодила спину… Матрос тоже был рядом и поправлял весло в уключине: чуть не вышибло из рук.

— Мать пресвятая богородица! — прошелестел губами Федор. — Неужто смерть?

— Греби! — отозвался матрос.

— И жена не узнает!..

Почему-то вспомнилась Наталья Львовна такою, какою была в тот вечер на даче Шмидта, когда кричала: «Вы зачем пришли?.. Со старичками моими в карты играть?..»

Тогда показалась она ему всемогущей… И вот он теперь тонет, а она не знает…

— Какая у тебя жена?.. Шкура! — отозвался матрос. — У меня законная… Шишнадцать лет… Ребят трое!..

И вдруг застыл с поднятым веслом:

— Нет! Суши весла: не будет дела!..

— Голубчик!.. Что ты! — испугался Федор. — Неробь!

— Сто рублей дашь? — вдруг странно, совсем безумно улыбнувшись одними краями губ и крыльями утиного носа, хрипнул матрос.

— Дам!.. Дам, ей богу!.. Греби!.. Дам!..

— Испугался, варнак!..

Глядя на него презрительно, он начал грести снова.

Привычный, он греб сильнее Федора, — как и нужно было, так как со стороны Федора был ветер, — и на поломанную лопасть Федорова весла вскидывал иногда глаз.

Они пытались пробиться к берегу, а буря их гнала в море, — больше ничего не было.

— Может, якорь бросим? — спросил Федор.

Это была одна из его надежд.

— Тут бросишь! — отозвался матрос.

Но была и другая надежда: внезапно начавшись, буря могла так же внезапно утихнуть. Протянут дальше круглые вихревые облака, и море начнет утихать. И он сказал матросу: