— Убьют ведь их, сволочи! — Николашин высунулся из люка и замахал руками.

Тут же возле него в броню ударило несколько пуль... Рикошетируя, пули заверещали «жз-иуу! дж-рррр-зззз!»

— Сержант, не подставляй голову. Это немцы.

Немцы были в гражданском, и, как ни странно, в них пока не попала ни одна пуля. Крики стали разборчивее:

— Хиль-фе-е! Хильфе, киндер! Киндер!

Немцы явно просили помощи. Они кричали о детях.

— Не, не добегут. Пулеметчик их все одно срежет. — Николашин притронулся к моему рукаву. — Может, поможем, а, товарищ гвардии...

Я приказал наводчику старшине Быватову ударить осколочным снарядом по пулеметной точке противника. Скорректировал прицел, глядя из открытого люка.

Ухнула пушка, лязгнула выброшенная гильза. Башня заполнилась пороховым дымом: второпях я забыл включить вентилятор. Пулемет на некоторое время захлебнулся. А когда я снова выглянул через люк, люди были возле танка: двое стариков немцев стояли на коленях, сложив руки, как при молитве. Глаза их были налиты ужасом.

— Что вам надо? Что случилось? Немцы разом подняли руки вверх.

— Герр командант! Гитлер капут! Гитлер капут!

— Это мы знаем. Говорите по очереди. И опустите руки.

— Я буду разговаривать. Я! — на ломаном русском языке заговорил старший из них, лет семидесяти.

Это, как выяснилось, хозяин аптеки, располагавшейся в первом этаже горящего дома. Он был в прошлую войну в русском плену, там научился объясняться по-русски. Второй немец несколько моложе, в прошлом вахмистр шутцполиции, теперь старший в бомбоубежище, что находится под пылающим зданием. Старики были страшно взволнованы. В бомбоубежище, говорили они, находится больше трехсот человек: женщины, дети и старики. Все выходы из подвала после бомбежки завалены, дом горит, выбраться невозможно, и в этом же самом подвале еще разместилось подразделение СС из «Лейбштандарта Адольф Гитлер», обороняющее этот участок. К командиру этого подразделения делегация стариков обратилась с просьбой разрешить и помочь им уйти из горящего дома. Однако эсэсовский командир арестовал делегацию, на глазах у всех расстрелял ее «за пораженческие настроения» и приказал под страхом смерти никому не уходить из бомбоубежища.

— Но сейчас, господин милостивый командант, — продолжал аптекарь, — там все погибнут! Мы вас умоляем спасти хоть детей! О-о-у! — Он со всхлипом вздохнул. — Пусть будет Сибирь. Пусть Сибирь! Но это лучше, чем сгореть в расплавленном асфальте, который, как лава, течет с улицы...

— Козуб, дай им попить, — сказал я ординарцу, заметив, что глаза старика прикованы к фляге, висевшей на ремне.

— Пейте. А вам-то как удалось выбраться из подвала?

— Надо спешить! Мы вышли через воздухозаборную шахту. Через вентиляцию...

— А эсэсовцы там?

— Но что можно сделать? Кроме вас, помочь не может никто. Просим поспешить...— Немцы снова поклонились, разом выпрямились, и, словно в строю, оба щелкнули каблуками.

Да, подумал я, кроме нас, этим несчастным людям никто не поможет.

* * *

Операцию по спасению детей я поручил командиру взвода разведки лейтенанту Тихонову. Знал я, что семья Тихонова погибла от рук немецких карателей на Смоленщине, поэтому счел нелишним напомнить ему:

— Дети есть дети, лейтенант. Не забывай. Надо их вытащить из пекла.

— Фашисты есть фашисты, — опустив голову, буркнул Тихонов.— У нас в деревне в колодец детей побросали, грудничков не пожалели. А сруб сверху досками заколотили. С-сволочи... Палачи. А я должен за их детей своих разведчиков на смерть вести?

Я оборвал лейтенанта и послал в его группу агитатора полка капитана Волкова, чтоб он был у Тихонова вроде комиссара. Но как хорошо поднимал я этого лейтенанта! И у меня в душе все кипело от тяжкой злобы.

В кармане гимнастерки лежало и обжигало сердце письмо из родного бело русского города Климовичи, а там рассказано, как за один только день 7 ноября 1941 года немцы расстреляли в нашем городе все «нежелательные элементы» — обитателей еврейского гетто, семьи партийных и советских работников. Уничтожили «с корнем» — и грудных детей и немощных стариков. Малышей каратели подбрасывали в воздух и, забавляясь, стреляли... Сверхчеловеки.

Во время кровавой бойни в Климовичах погибло немало моих родственников и знакомых. В одной лишь семье моей тетки погибло восемь человек... Я хорошо понимал чувства лейтенанта Тихонова. Да и у кого из советских людей не накипело на сердце за всю эту многотрудную войну! Четыре года мечтали, как придем в проклятую Германию и отомстим за все полной мерой!

И пришли. Помню серое январское утро, когда наши танки, преодолев мощные долговременные укрепления Мезеритцкого участка, вторглись в пределы самой Германии. Кто-то поставил на границе щит с надписью: «Вот она — проклятая Германия!». Прорыв наш был столь внезапным, что немецкие пограничники, которые направлялись на свои посты, приняли наши танки за свои!

Мы шли через редкую рощицу, под гусеницами была уже земля Германии, породившая фашизм и поднявшая знамя фашизма — смерть. Ну-у, берегись, немцы, думалось нам, и каждый помнил свое и общее горе, свои и общие беды и несчастья... И вот прошли пограничную полосу, увидали жилище немцев — домик дорожного мастера. А в доме две женщины — старуха и молодая и трое белобрысых мальцов. В глазах у женщины плещется ужас, в глазах детей — любопытство.

Куда подевалась злость?! Глаза детей будто приняли ее и замкнули на землю.