— Так люди же...

— Эту «пантеру» мы с крыши подожгли. «Фаустом»,— повторил капитан Луговой.

Что-то с громким шипением выплеснулось через жалюзи моторного отделения. Сразу же люди в танке закричали:

— Хильфе!

Тоненькие язычки пламени, которые стали выпрыгивать из всех щелей, жадно облизывали башню, и краска плавилась, вздуваясь и лопаясь пузырями. Пузыри загорались красноватым пламенем.

Огоньки подымались все выше и выше, люди внутри кричали отчаянно.

Помочь им было невозможно.

Потом над танком пыхнул огонь, и в воздух поднялся огненный шар, развертываясь огромными лепестками. Упругая волна жара бросила всех нас на землю...

Так война кончилась для экипажа этой «пантеры». Кончилась жизнь.

* * *

Не было в то время в Берлине подвала, где бы не укрывалось население. А в этом подвале, кроме детей, женщин и немощных стариков, сосредоточились наши солдаты—огнеметчики.

—. Резерв командира тридцать пятой гвардейской, — докладывает немолодой для своего звания младший лейтенант. — Ожидаем приказа!

— Что, приходилось уже применять? — спрашиваю, глядя на закопченные шланги, тянущиеся от ранцев с горючей жидкостью.

— В домах — нет. Опасно: дети, женщины. Огонь никого не щадит. А против танков и бункеров — бывало... Выжигаем фашистов, как клопов, — из всех щелей. Хорошая штука, только страшноватая. Как врубишь струю…

Дослушать младшего лейтенанта не пришлось: сильный взрыв бросил меня на пол. И словно огненный змей с шипением пронесся рядом, опалив сухим жаром затылок, шею и спину. Слепящая, короткая молния. Перехватило дыхание. На затылке затрещали волосы, едко запахло смоленым. Спустя несколько секунд я понял, что это взорвался огнемет. Видимо, от попадания снаряда.

На мгновение в подвале стало тихо, все увидели: в дальнем углу метался огненный шар — это горел человек с огнеметным ранцем. Пламя охватило его целиком, но огнеметчик был еще хорошо виден, — его опаленное взрывом лицо и черный провал рта. Наверное, в пламени не было воздуха, солдат силился крикнуть, но крика не слышно... После секундного общего оцепенения все, кто был в подвале, шарахнулись от горящего человека к выходу. Смрад горящей плоти заполнил все пространство: помочь уже никто не мог, живой костер пламенел на полу, человек не шевелился. А люди в панике устремились вон из подвала. Казалось, их охватило безумие. Кричали женщины. Кто-то упал, в неровном, пульсирующем свете мелькали багровые лица, блестели полные ужаса глаза.

У лестницы сразу образовалась свалка. А по низу растекалась горящая жидкость и нагоняла людей, поджигала одежду.

— Сто-ой! — Командир огнеметчиков выхватил пистолет, выстрелил в потолок. — Наза-ад. Огнеметы выноси.

Толпа не слушалась. Огонь разгорался быстро и сильно. И паника ширилась. Все рвались наружу, мешая друг другу в узком выходе из подвала.

Огненный язычок лизнул мою руку. Боль была острой, ни с чем не сравнимой. Едкий чад резал глаза, выжимая горячие слезы. Кто-то помог мне встать на ноги. По голосу узнаю: командир роты старший лейтенант Бердичевский. Да только что я сам видел, как ему выбило глаза! Кровь на лице Вердичевского засохла и походила на красно-коричневую маску. Вся его гимнастерка — тоже в панцире запекшейся крови. Но глаза блестят, значит, он видит?

— Давайте за мной! Сгорим!

— Если не остановим панику — сгорим.

— Как?! Смотрите, что делается. — Бердичевский тянул меня за ремень.

Решение пришло мгновенно, как в бою. Почти инстинктивно я сорвал с ремня гранату Ф-1, зубами вырвал предохранительное кольцо и, подняв «лимонку» как можно выше, заорал:

— Граната! На боевом взводе! Разожму пальцы — взрыв!

Люди остановились, тоже — все сразу. Это был переломный момент, я гаркнул что было сил:

— Смии-рно-оо! Слушай приказ!

Фронтовики понимали: если в подвале рванет Ф-1, конец придет всем — от осколков, взрывной волны. И не выскочить, на выходе — пробка. Стоит лишь моим пальцам разжаться...

— Бердичевский, Козуб! К выходу! Младший лейтенант, вытаскивайте огнеметы!

Кричу (командую!), смотрю на замерших людей, а сам чувствую, как в ладонь врезаются острые грани металла и от гранаты передается внутрь что-то колючее, холодное. Холодок гадюкой ползет к плечу и груди, к самому сердцу.

— Солдат, страхуй меня! — говорю ближайшему бойцу.

Тот, молча кивнув простоволосой головой, поднимает на уровень груди автомат и с лязгом отводит затвор.

— Очистить проход! Огнеметчики, бегом—вперед!

Притихли даже дети. Только тяжелое дыхание людей и треск огня. Толпа попятилась, освобождая проход. Но он еще очень узок.

— Освободить проход! Ну-у...— говорю я уже негромко, но с угрозой и выше подымаю гранату. — Огнеметчики — бегом! Остальным — гасить огонь, телогрейками, ногами, кто чем может!

Наконец-то последний огнеметчик покинул подвал, унося свой огненный груз! Солдаты гасят пламя. Оно, как живое, энергично вырывается из-под тряпок, в которые уже превратились телогрейки и шинели. Теперь надо вывести детей и женщин, киндер унд фрау! Лос! Лос!