* * *

— Куда их девать, фриценят? — покусывая губы, спросил Тихонов.

— К нам в подвал. Стемнеет — переправим их через Ландвер-канал. Вас прикроет мой танк.

Я ставил задачу командирам, а рядом смирно стояли немцы-старики, и видно было, что в их головах не укладывается все это... Мой танк тем временем вылез из укрытия и изготовился к бою.

— Ну, камрады, вперед! — Разведчики следом за немцами бросились к дому.

Старики бежали, словно солдаты на учениях: вспомнили, значит, былую выучку!.. Теперь фашисты били вдоль улицы по бегущим не менее чем из трех пулеметов. Вот упал — не поднялся один наш солдат. Открыл огонь танк Костенко. Упал капитан Волков. Убит? Нет, снова вскочил — бежит зигзагами...

Из головы моей не выходили гневные слова Тихонова. И душа все горела, в памяти всплыл сентябрь сорок третьего года, бои за украинское село Котелевка. Ворвавшись в него после трудной атаки, мы едва успели погасить огонь у церкви, обложенной валом сухого хвороста и соломы. Огонь уже был высокий, уже гудел, и так же трещали немецкие пулеметы, рвались снаряды и мины... И как сейчас в Берлине, сквозь грохот боя из церкви выплескивались крики детей и женщин. Старая полудеревянная деревенская церковь была набита людьми, а ее двери и окна накрепко заколочены досками.

Тогда, в сорок третьем, мы вовремя подоспели, удалось быстро овладеть деревней, погасить огонь, спасти обреченных. Еще десять — пятнадцать минут, и было бы поздно... Это эсэсовцы из дивизии «Мертвая голова», мстя за свои боевые неудачи, согнали перед отступлением всех жителей села в церковь. И подожгли. Тогда мы успели.

А сколько раз приходилось видеть пожарища, в которых тлели груды углей, еще сохранившие форму человеческих тел — больших и маленьких? Видели и колодцы, набитые клубочками крошечных детских телец.

Может быть, тот разведчик, что упал сейчас на мостовую, спасает детей, отцы которых — фашисты подожгли церковь в Котелевке? Может быть, прав лейтенант Тихонов?

Вспомнишь — и злоба подкатывает к сердцу. Рука сама тянется к переключателю радиостанции: отозвать из огня хлопцев-разведчиков! Какое нам дело до этих немецких детей, женщин, стариков? Неужели еще за них отдавать свои жизни нашим ребятам? Разведчик упал и недвижим. А рядом, раскинув руки, лежит и старый немец-аптекарь, шляпа откатилась, на поднятом кверху лице поблескивают стекла неведомо как уцелевшего пенсне.

И вдруг услышал чье-то покашливание и слова, которые человек произнес как бы про себя:

— Э-ох, детки, детки! Что у нас, что тут, — всюду они одинаковые. За что мучаются, га?

Я оглянулся.

На меня смотрели страдающие глаза незнакомого пожилого красноармейца.

* * *

В первом человеке, который вылез из горящего подвала, я узнал капитана Волкова. Сверху на капитана падали искры огня и чуть ли не головни. Закутавшись с головой в мокрую плащ-палатку, Волков быстро принимал из чьих-то рук немецких детишек. Потом появились на свет два солдата и несколько женщин, работа пошла быстрее. Дети, в разноцветных, вязаных шапочках с помпонами, озирались и плакали, они жались к взрослым. А немецкие пулеметчики прямо неистовствовали, как будто дети виноваты были в очевидном крахе «тысячелетнего рейха».

Женщина отчаянно махала пулеметчикам белой тряпкой, но вот, схватившись за грудь, упала на землю. А фашистам ведь все отчетливо видно, не хуже, чем нам.

— Старший лейтенант Понькин, — запрашиваю по радио ближайший к дому танк. — Видите, что творится?

— Вижу! Открыть огонь?.. Попробую продвинуться на пару десятков метров вперед. Отвлеку на себя!

— Действуй! Постарайся корпусом танка прикрыть детишек и улицк. Иначе не доберутся до нас.

Загазовали танки взвода гвардии старшего лейтенанта Понькина, рванулись. По ним откуда-то из дыма ударили немецкие орудия. По сумеречной улице потянулась к нам низенькая цепочка детей, державшихся друг за друга. Впереди бежал капитан Волков, у него на руках две крошечные фигурки. За Волковым шлепали по парящим лужам остальные дети, еле видные от земли. В этом аду было трудно поверить, что эти пятнышки — живые существа. Позади цепочки детей отходила, отстреливаясь редкая цепь разведчиков.

У всех детей за плечами были приделаны крохотные рюкзачки. Некоторые падали и не поднимались. А из клубов дыма, скрывавших подвал, уже выползали те, что постарше, потом показались женщины и старики.

Если бы не отчаянные действия танковых экипажей старшего лейтенанта Понькина и старшего лейтенанта Золотова, вряд ли разведчикам удались бы доставить детей в безопасное место: казалось, вся энергия фашистских пулеметчиков была направлена против беззащитных. Но почти весь огонь приняли на себя эти две машины. Они, маневрируя в узком пространстве улицы, старались перегородить ее корпусами, прикрывали детишек и тоже стреляли куда-то в дым, очевидно, видя какие-то цели. Огонь немецких орудий был такой, что танкам стоять на месте никак нельзя. Я видел и слышал, как в танки били осколки снарядов и крупнокалиберные пули.

Танк Понькина вдруг закружился на месте, порванная гусеница, заблестев, растянулась по мостовой. Открылись люки, из башни выскочили старший лейтенант и заряжающий, за ними механик-водитель младший лейтенант Илья Ломанов. Понькин снова влез в танк и сел за механика, а Ломанов и заряжающий занялись гусеницей. Наводчик старшина Сухин стрелял непрерывно. Как он там управлялся одновременно и с заряжанием — один бог знает.

В последний момент, когда уже гусеница была натянута на катки и Ломанов бросил кувалду на корму, закричали дети. Что произошло, я не понял, а только увидал, что Ломанов с заряжающим бросились к ним, схватили по ребенку и побежали обратно к танку. И тут перед бегущими, опрокинув их на мостовую, взметнулись султаны минометных взрывов.