Хотя Чиж никогда не был народником, он соглашался с оценками Михайловского. В самом деле, Михайловского и Чижа, вместе взятых, можно представить себе как фигуру того самого «социалиста-врача», которого Толстой и Достоевский сделали выразителем позитивизма. Различие между критиком и психиатром ограничивалось тем, что Михайловский призывал к социальным реформам в широком масштабе, тогда как устремления Чижа не шли дальше больничных стен. Чиж рассматривал психиатрию преимущественно как инструмент дисциплины и исправления отклоняющегося от нормы поведения. Однажды он даже предложил применить подобные исправительные меры к Дмитрию Карамазову: «рано или поздно такие люди попадают в тюрьму, где они составляют несчастие для администрации и товарищей; только заведение для душевнобольных было бы для них полезным убежищем»33.

Среди тех, кто ждал перемен и с готовностью воспринял новое видение человеческой природы, был московский психиатр Николай Николаевич Баженов (1856–1923). Будучи примерно одного возраста и положения с Чижом, он кардинально расходился с ним во взглядах. Баженов стал посредником между старшим поколением, чьей заботой было строительство и усовершенствование домов умалишенных, и психиатрами рубежа веков, которые, оставив надежды на искоренение душевных болезней с помощью больничного режима, занялись поисками более активных методов лечения. Баженову принадлежит главная роль в пересмотре устаревших постулатов теории вырождения и повороте к новой области психиатрии — психотерапии. Он отличался от многих собратьев по профессии широким кругозором, тонким вкусом и артистическими увлечениями. Баженов также обратился к вопросу о болезни Достоевского, чтобы пролить на нее новый свет. Если раньше писателя представляли эпилептическим гением, то теперь его и его героев стали видеть в свете идей о неврозах, творческой болезни и «прогенерации».

Любовь Баженова к искусству не была фамильной чертой, — по крайней мере, не со стороны его отца (мать Николая умерла, когда тому было девять лет). Баженов-старший служил в жандармерии и дослужился до чина генерал-майора, что позволяло ему время от времени хлопотать перед властями за своего «по молодости непутевого» сына. Отвергнув военную службу, младший Баженов поступил в Московский университет. Именно для его курса на медицинском факультете впервые стали читаться лекции по психиатрии (до этого психиатрия и неврология не были разделены). Курс читал любимец коллег и студентов, Сергей Сергеевич Корсаков (1854–1900). Отчасти под его влиянием, отчасти потому, что психиатрия была областью, наиболее близкой к волновавшим его человеческим проблемам, Баженов выбрал ее своей будущей профессией.

Интересовался он и нарождавшейся в то время новой дисциплиной — социологией — и даже вступил в переписку с одним из ее основоположников, Габриэлем Тардом (1843–1904). Тард уже тогда считался «одним из самых оригинальных и блестящих современных социологов». Баженова особенно занимал феномен подражания, в котором Тард видел механизм социальных связей. Он проиллюстрировал этот феномен, сообщив Тарду о представлении «Дамы с камелиями» в Москве, где выступала знаменитая французская актриса Сара Бернар. Во время спектакля между актрисой и аудиторией возникла почти магическая связь: «В пятом акте, в самый драматический момент, когда публика прислушивалась к каждому звуку из уст Маргариты Готье и стояла такая тишина, что слышно было жужжанье мухи, героиня закашлялась. В тот же момент эпидемия кашля охватила публику, и в продолжение нескольких минут за этим шумом невозможно было услышать речь актрисы». Тард процитировал этот случай в своей работе со ссылкой на своего российского корреспондента34.

Баженов слушал лекции Тарда в Коллеж де Франс, а позднее французский ученый пригласил его к себе на юг Франции, в Перигор. Николай Николаевич с особым чувством вспоминал посещение дома, лепившегося к скале, — «жилища троглодита», как его называл хозяин, — где тот в тиши и одиночестве размышлял о законах общественной жизни. Тард мечтал об обществе, высшей ценностью которого будет самосовершенствование, где будут не завидовать достижениям других, а восхищаться ими. В Перигоре, еще до переезда в Париж, Тард написал свои главные работы, включая утопическую повесть «Фрагмент из будущей истории» — набросок общества, управлять которым будут наиболее талантливые, творческие люди. «Гениократия» Тарда — «власть гениев» — вдохновляла Баженова и в его собственных размышлениях о будущем человечества. Он назвал Тарда «аристократом духа»; именно такие гении должны были стоять у общественного руля35. К сожалению, по Тарду выходило, что остальная часть человечества способна только подражать, имитировать лидеров, пребывая в состоянии, близком к гипнозу. Но Баженова это не смущало — он, по-видимому, твердо решил, к какой части человечества принадлежит сам.

Баженов окончил университет в 1881 году — когда был убит царь и умер Достоевский. Тогда же он впервые принял участие в студенческих волнениях и столкнулся с полицией. Продолжить образование ему пришлось за границей. Во время своей первой поездки в Париж он встретил убежденного социалиста и идеолога народничества П.Л. Лаврова, тесно связанного с «Народной волей» — партией, частично ответственной за цареубийство. Лавров и другие народники призывали интеллигенцию «идти в народ» с двоякой целью — чтобы учить его и чтобы у него учиться. Вернувшись в 1885 году в Россию, Баженов создал группу «Народная воля» — одну из шестнадцати в Москве, а затем стал земским врачом в Рязанской психиатрической больнице. Из Рязани он переписывался с лидерами партии, находившимися в эмиграции; в 1886 году во время обыска в квартире одного из народовольцев полиция нашла адрес Баженова и арестовала его36. К счастью, тюремное заключение было недолгим, — скорее всего, опять благодаря вмешательству отца — и не имело таких сокрушительных последствий, как арест Достоевского. Проведя три недели в тюрьме, он был выпущен под негласный надзор, ему на три года было запрещено жить в столицах. Всю свою энергию молодой врач стал вкладывать в переустройство Рязанской психиатрической больницы.

Самой большой проблемой психиатрических лечебниц, все еще напоминавших скорее приюты для умалишенных, чем клиники, была постоянная нехватка коек и средств. Новые больные прибывали и в большинстве своем задерживались надолго, нередко на всю оставшуюся им жизнь. Как правило, это были бедные, неприспособленные люди, которым, кроме больницы, некуда было идти. При малой доле вылеченных и выписанных, больницам требовались все новые места. Врачи пребывали в постоянных хлопотах о расширении больниц, постройке новых зданий, получении финансирования, которое, по их мнению, никогда не было достаточным. Чтобы превратить психиатрическую больницу из места содержания душевнобольных в место лечения, необходимо было решить проблему хроников. Одним из средств здесь стало строительство загородных колоний, где больные должны были работать, производя продукты для своего пропитания. По решению совета Рязанской больницы в 1885 году началось сооружение такой загородной колонии; ее постройкой руководил Баженов.

В добавление к колонии, он планировал разместить нетяжелых пациентов в крестьянских семьях — за это крестьяне должны были получать небольшую плату. Такая форма присмотра уже практиковалась в Бельгии под названием «patronage familial» — посемейное призрение. Баженов первым ввел ее в России. Эксперимент длился два года и столкнулся с трудностями. Согласно советскому историку, против выступили зажиточные крестьяне, которые из-за этого теряли дешевую рабочую силу. В деревне начались поджоги, вину за которые возложили на душевнобольных. Опасаясь вмешательства центральных властей, местное земство прекратило финансирование проекта37. Вопреки сопротивлению земства и критике со стороны коллег, утверждавших, что то, что возможно в бельгийской деревне, вряд ли реально осуществить за ее пределами, Баженов предпринял несколько попыток возобновить посемейное призрение. Примером ему служили врачи психиатрических заведений Шотландии, которым удалось преодолеть сопротивление местных скептиков.