– И все-таки он давал мне гривну.

– Лады, лады, не таи на меня обиды… Я ж не думал, что такие выдумщики бывают, как твой княжич… И такие доверчивые девушки как ты. Хотел бы я взглянуть на этого пройдошного малого… Да уж будь по вашему, не желаете показывать, где княжич прячется – не надо. Сам выйдет. Долго не усидит. Вот тогда мы с ним и потолкуем.

Это звучало как угроза.

– А ты, оказывается, смельчак! – сообщила я презрительно. – Не боишься, значит, выходить в бой на маленького мальчика! Да еще и один на один! Надо же!

– А чего там выходить, – сказал Гаврила (несколько обескуражено). – Какой еще бой…

– Вот и я говорю – отчаянной храбрости наш Гаврила, просто отчаянной! Народный мститель да и только!

– Хватит глумиться, – не выдержал он. – Может, и не прибью я его, княжича вашего. Отвезу в царов стан, под Скарбницу. Пускай там решают, что с шагировским семенем делать.

Проснулась я от жуткого холода, сковавшего все внутри. В ледяной темноте не наблюдалось ни единого просвета.

– Серега, Гаврила… – чуть слышно просипела я.

Нет ответа. Если не считать за таковой заливистый храп, раздававшийся сразу из двух углов нашего небольшого мраморного убежища.

Нет, так жить нельзя! Еще пара минут, и я окончательно превращусь в ледышку!

Стуча зубами и чуть слышно подвывая, я сползла с каменной скамьи. Сначала на четвереньки, а потом встала во весь рост. Укутала плечи одеялом, потопталась, разогреваясь. Сделала несколько шагов на пробу. Получилось. Сделала еще несколько.

Наткнулась на что-то теплое. Не горячее, не обжигающе-раскаленное, как хотелось бы, но все-таки более приятное чем голый гладкий мрамор. Да и просто деревянное.

На дверь.

За которой такая теплынь!

Там же, правда, обитает и страшный карачун (так его, кажется, называют)… Но ведь я целый день пробыла там – и никакого карачуна не встретила! Может быть, он выходит по ночам? А вдруг снаружи уже наступило утро, и мы зря прячемся?

Хорошо бы это узнать. И есть даже способ узнать – просто пойти да посмотреть.

Я приоткрыла дверь и выглянула.

Темнота за дверью была ничуть не светлее, чем в нашей комнате. Но все-таки не столь ледяной. Или кажется?

Я открыла дверь пошире, переступила порог, пошарила впереди свободной правой рукой (левая судорожно сжимала на груди края одеяла). Удостоверилась, что препятствий на пути нет, шагнула дальше.

Под кроссовками скрипнул по мраморному полу песочек. Тот самый, страшный?

Я остановилась, прислушиваясь к себе. Если начнутся всякие штучки с раздвоением-растроением личности, а также потянет на разговор с собственными пальцами, можно будет сделать один-единственный шажок назад, и сразу окажешься в безопасности. Очень-очень холодной безопасности.

Шагать назад не пришлось – симптомов карачуна не наблюдалось.

Тогда я шагнула вперед. И снова прислушалась. И опять шагнула. И ничего страшного не произошло. Я шла по песку, ставшему проклятием олегова княжества и других окружающих княжеств, я была спокойной, сосредоточенной и целеустремленной. И песок не оказывал на меня никакого воздействия.

Вот ведь – все очень просто: надо собраться, взять себя в руки и тогда никакие пустохляби не страшны. Или, может, просто наступило утро? В любом случае страхи перед песочком сильно преувеличены!…

Расхрабрившись, я совсем забыла о необходимости прощупывать темный воздух перед собой – и поплатилась за забывчивость. Стена, неожиданно всплывшая в море кромешного мрака, больно ударила меня по груди, по рукам, по коленке. И даже по лицу задела. Черт, черт, черт!

Я осторожно провела рукой по полированному мрамору – вправо, влево. О, радость! – пальцы наткнулись на шероховатую поверхность следующей двери.

За ней воздух оказался уже гораздо теплее. Я торопливо пересекла один коридорчик, свернула в другой – легко и непринужденно. Потому что впереди уже замерцал свет. Тусклый, рассеянный, но моим глазам, привыкшим к полной темноте, он показался ярче прожекторов.

Свернув еще разок за угол, я обнаружила его источник – неплотно прикрытую дверь. Неужто я наконец вырвусь в нормальные дворцовые помещения? И, надеюсь, сразу в тронный зал!

Почти бегом я бросилась вперед, распахнула дверь в залитое утренним светом огромное пространство зала… И хор разнообразнейших голосов оглушил меня. Они спрашивали, советовали, восторженно восклицали, злобно негодовали, едва шептали – и все это в мертвой тишине. Тронный зал, на пороге которого я застыла, был пуст.