Но демонстранты в Вене не зря толпились перед германским посольством и пели «Wacht am Rhein» и австрийский гимн: толчок ультиматуму, созданному советом министров в Вене, мог дать только Берлин. А пока что сербов-рабочих начали сотнями высылать из Вены в Белград.

Как боевой конь, заслышавший трубу, Берлин напряг зрение, слух и мышцы.

И если в Вене (или в одной из императорских резиденций — Ишле, Шенбрунне, — безразлично) шло совещание Франца-Иосифа со своими министрами, то и в Берлине (в Потсдамском дворце) Вильгельм II созвал на совет тоже кое-кого из своих государственных людей.

Что и говорить, положение было острым. По существу-то оно было прозрачным, как капля воды для невооруженного глаза, но ведь та же самая капля воды под микроскопом бывает полна чудес.

Конечно, в том всеевропейском конфликте, который мог разразиться, Сербии Берлином отводилось последнее место. Но на Сербию падала густая тень от стоящей за ее спиной исполинской России, а с запада доносился сдержанный звон оружия Франции, сорок три года готовившейся к реваншу.

Отношения с Англией как будто стали теплее, и английская эскадра под командой адмирала Уоррендера только что была с визитом на «Кильской неделе», но почему же вдруг в «Times», газете лондонского Сити, появилась статья о германских морских вооружениях с такими странными словами в конце:

«Хотя рост германского флота и его боеспособности и не приводит нас в крайнее раздражение, но, конечно, он не улучшает отношений между обоими правительствами и народами».

Отлично была известна в Берлине хроническая, ставшая правилом неготовность Англии к континентальной войне в Европе, но было ли это прочным ручательством, что она не вмешается в войну на стороне Франции, хотя и с неминуемым опозданием? Намерена ли Англия опоздать в такой степени, когда помощь ее будет уже не нужна разгромленным французам?

Можно смело сказать, что столько же лет, сколько Франция думала о реванше и о том, чтобы отобрать у немцев обратно Эльзас и Лотарингию, в Германии думали о том, чтобы совершенно и навсегда подчинить себе всю Францию, так как, только владея береговой линией Франции, можно было со временем поставить Англию на колени.

Но если статья в газете «Times» могла и не отражать мнения правительства Англии, то как можно было отнестись к тому, что как раз в то время, когда получилось известие об убийстве в Сараеве и гостивший в Киле английский флот готовился к отплытию в свои воды, британский посол в Петербурге сэр Бьюкэнен опубликовал только что заключенную морскую конвенцию с Россией? По этой конвенции английский и русский флоты должны были действовать вместе при открытии военных действий… Против кого? Договаривать не нужно было того, что для каждого ясно.

Ни с Францией, ни с Россией Англия не была в союзе, а только в «соглашении», — в «сердечном соглашении» — «Entente cordiale», однако насколько это соглашение было менее прочно, чем союз? И, наконец, разве решится русский царь поддерживать цареубийц? А если не решится, то кто посмеет утверждать, что Россия, не готовая к войне ни в смысле финансов, ни как военная сила, ввяжется в серьезную войну? А если Россия останется в стороне, то Франции ничего не останется больше, как спрятать до более удобного времени свою шпагу. Австрии же никто не помешает поговорить с Сербией на внушительном языке пушек.

Слишком много было всевозможных «если», опутавших простую и ясную, как задача из детского задачника, борьбу Германии с Англией за рынки сбыта фабрично-заводских товаров, которая, разумеется, должна была когда-нибудь привести к смертельной схватке с оружием в руках.

Чтобы уверить всех, что общим врагом не одной только Германии, но также и Франции и России является Англия, — какую огромную деятельность развило германское правительство в разных странах, всюду стремясь основать «Общества для пропаганды германских идей и идеалов»! На это были ассигнованы большие средства, к этому было привлечено множество немцев. Этому делу не без основания придавалось крупное значение — как завоеванию мирным путем.

Как раз перед сараевским убийством основано было немецко-греческое общество. Это общество взяла под свое покровительство греческая королева София, родная сестра Вильгельма. В числе его основателей насчитывалось свыше ста человек немецких ученых, политиков и военных.

Армения не была государством, — она была только русской окраиной на юге, — однако, как раз на второй день после убийства Франца-Фердинанда в Берлине состоялось учредительное собрание только что образованного немецко-армянского общества «для более тесного сближения немцев с армянами». Основатель его, известный «армянофил» доктор Лепсиус, был избран председателем общества, а вице-председателями — немец Рорбах и «армянин» Гренфельд, составитель первого, роскошно изданного сборника произведений армянских и немецких писателей.

Нечего и говорить о том, что в Германии нашлось множество «украинофилов»; их возглавлял отставной генерал от инфантерии барон фон-Гебзаттель, деятельным помощником его, ни слова не знавшим по-украински, был доктор Левицкий из Кракова.

Финляндия, Эстляндия, Курляндия, Литва давно уже пропитывались насквозь въедливой эссенцией «германских идей и идеалов», поскольку замки немецких баронов повсеместно украшали ландшафт Прибалтики.

Мирное завоевание окраин России — это одно, но война с Россией — это совсем другое.