– А ведь он прав. – Нерешительно произнёс священник, стоявший справа от Каифы.

Но другие служители культа испепелили его яростными взглядами, и он смиренно умолк.

– Мы не нуждаемся в проповедях лжепророка, – прогремел сверху старикан. – Ты задурманил головы этим несчастным неграмотным людям, но не пытайся сделать то же с нами. Уходи. Скоро тебе гореть в аду. И те, кто сейчас идёт за тобой, отрекутся от тебя, и твоё имя забудется.

– Неужели так скоро? – Равви помрачнел, глаза его загорелись нехорошим тёмным огнём. – Тогда чего ты ждёшь? Вот я. За что вы хотите арестовать меня? За что уже заочно приговорили к казни? Что плохого я делаю? Скажи это при всех, в свете дня!

Священник понял, что сболтнул лишнее. Закусил тонкие губы, отчего кожа натянулась, и его тусклое лицо сделалось похожим на гипсовую маску.

– Нам не о чем говорить. – Отрубил он и повернулся, чтобы уйти.

– Да, вы не сделаете это сейчас, – с нескрываемым презрением выговорил Равви. – Вы состряпаете лживый донос, подкупите свидетелей, придёте ночью, трусливо, пока все спят… Но я вас прощаю. Знаете, почему? Потому что кто-то должен научить людей прощать. Вот истина. Вам её не уничтожить.

– Веди нас, учитель! – Хрипло выкрикнул какой-то мужчина, стоявший впереди. – Мы пойдём за тобой, куда скажешь!

И толпа подхватила эти слова согласным шумом. Я видел, каким горели неистовым огнём тысячи глаз, слышал, как слетало его имя с тысяч губ, слившихся воедино.

Он стоял, смотрел в людское море, словно собирался нырнуть в эти волны. Затем взъерошил волосы, улыбнулся со своей неподражаемой грустинкой.

– Я поздравляю вас со светлым Праздником. Ступайте с миром по домам и поздравьте всех, кого встретите на пути. Простите друг другу все обиды и прегрешения, и постарайтесь быть добрыми со знакомыми и незнакомыми. И ещё – постарайтесь хоть немного полюбить не только самых близких, но и далёких, и незнакомых, и даже тех, кто причинил вам боль. Полюбить, как самих себя. Как я люблю вас всех. Хотя бы раз, на один день… Ради самих себя и всего мира.

Он спустился, шагнул в толпу, расступавшуюся перед ним. На лицах одних была радость, на лицах других – удивление, третьих – разочарование. Некоторые, тревожно озираясь, шептали:

– Уходите из города. Схоронитесь! Нельзя вам тут оставаться!

– Спасибо, – отвечал Равви, пожимая закорузлые ладони. – Мир вам.

Стражники с копьями наизготове переминались, недоумённо перешёптываясь, пожимая плечами. Волнений не последовало, и они оказались не у дел. В одном я опознал мордоворота, конфисковавшего мои сандалии. Ох, трудно мне было его полюбить…

– Куда мы теперь? – спросил Пётр.

– Праздновать! – отозвался Равви. – Зайдём в первый же дом, где будут нам рады, и устроим пир.

Словно в подтверждение его слов какой-то человек нагнал нас и принялся зазывать к себе на ужин. Что-то в нём мне не понравилось: то ли слишком елейный голос, то ли беспокойно снующие глазки, никак не желавшие встречаться с моими. Я услышал голос Равви, благодарившего за приглашение. Парень не отставал, пока Равви не пообещал быть.

Когда тот отвязался, я подскочил, потолкал его в бок и объявил, что этот тип мне не понравился. Равви возразил, что мне тяжело угодить, что мы должны быть благодарны всем, кто приглашает в свой дом. Я принялся что-то возражать, а подошедший Петр подколол, мол, теперь у меня началась мания преследования.

– Стойте! Подождите!

Запыхавшийся женский голос рассёк умиротворяющий ропот ветра, реки, и зарослей кустарника, полоскавшего в говорливой воде корявые ветки. Мой сердце заколотилось, сжалось и ухнуло: безошибочный рефлекс как у собаки Павлова. К нам бежала Магдалин. Её светлое платье хлопало на ветру, обнажая длинные упругие ноги, тёмные кудри плескали, словно грива норовистой лошадки, трепетно вздрагивали узкие ноздри. Затормозив, она прислонила ладонь к судорожно вздымавшейся груди и прерывисто дыша, проговорила:

– Бегите! Сейчас же! Вас ищут! Отдан приказ об аресте… – Запнулась, судорожно переводя дыхание.

– Не волнуйся, – сказал Равви, беря её руку в свои ладони, – всё будет хорошо. Верь мне, Магдалин. Возвращайся домой. – И, улыбнувшись, разжал пальцы.

Её рука, потеряв опору, скользнула, опала вниз и повисла беспомощной плетью.

– Позволь мне пойти с тобой, – умоляюще прошептала она, устремив на него взгляд, исполненный нежности и пронзительной тоски. Равви опустил глаза и произнёс негромко, но отчётливо, как отрезал:

– Нет.

Она отступила на шаг, тряхнула головой, бледное лицо исказилось страданием.

– Как ты можешь! – вскричала она. – Как ты можешь быть таким бесчувственным! Ты учишь добру и любви, но самому не ведомо ни то и ни другое!

В чёрных глазах блеснули слёзы. Развернувшись, она побежала прочь.

– Догони её, – перехватив мой взгляд, сказал Равви и, предупредив вопрос, добавил. – Ты ей нужен.

– Но где я потом вас найду?

– Захочешь – найдёшь. Иди же. – В нотках его голоса мне послышалась добродушная ирония. – Или ты ждёшь моего благословения?