Здесь не смолкает огневой бой. Здесь почти немыслимо наблюдать, невозможно руководить огнем. Командир участка успокаивает. Обещает, что утром подойдут резервы и сейчас же пойдут в атаку. Враг уже в поле, он не выдержит, окоп останется в тылу, и все будет в порядке.

Но чернота ночи становится плотной, как стена угольной шахты. Осветительные снаряды показывают низко нависшее, куда-то несущееся сплошное одеяло облаков. Даже мертвенный белый свет не делает неба серым. Оно черно, и нет на нем ни одного прорыва, ни одной звезды, ни одной светлой тени.

В бойницу внезапно врывается вихрь и вносит в окоп сухие травы, щепу, бумагу, а за вихрем волною воды влетает в узкую яму ливень.

Ливень прекращает бой. Замолкают винтовки. Вероятно, даже из дул пушек хлещут сейчас струи.

Небольшие блиндажи, подземелья набиты людьми. Здесь оставаться бессмысленно. Артиллеристы уходят назад, в первую германскую линию. В просторных блиндажах прячутся, пытаются обсохнуть у железных печей.

Ранним утром на фронте поднимается бешеная пальба. Ее слышат даже на батарее.

— В чем дело? — кричит в трубку Кольцов.

— Немцы пошли в контратаку, — докладывает Андрей.

Просыпается русская артиллерия. Снаряды идут над головой один за другим: легкие, тяжелые — по свисту, по завыванию лопнувших поясков можно различить калибры…

Еще темно. Ничего почти не видно. Плечи вздрагивают от сырости.

— Тяните провод опять во вторую линию! — кричит Кольцов. — Наши сейчас пойдут в атаку. Мы будем бить по уходящему противнику. Два орудия отправляем вперед.

Но в этот же момент впереди, там, где идет бой, шум и гул рассыпается на отдельные, странно выкрикивающие голоса, и еще через минуту люди темными мешками тяжело падают в окоп.

Стрельба приближается, как звуки расширяющей русло, ломающей преграды полноводной реки. Один пулемет уже тарахтит где-то рядом. Стрекот его бьет в ухо. Полоса винтовок выстраивается в ряд. Это теперь говорит уже первая германская линия, — значит, немецкая контратака удалась. В полутьме вспыхивают огневые языки минометов. Они тоже бьют по первой линии. Справа винтовки уходят, заворачивают назад…

— Уходим… Окоп под ударом! — кричит Андрей в трубку.

— Черт!.. — рычит Кольцов.

Рвется связь…

На батарее тихо. Все опять на своих местах. Ушедшие вперед орудия вернулись, не сделав ни одного выстрела. Гренадеры в своих окопах, германцы — в своих.

Потери подсчитаны. Цифра со многими нулями. Результат — все тот же круглый, издевающийся нуль. Игра сыграна вничью. Самый досадный, самый подлый результат.

Идут дожди, стреляют орудия. К позициям подтягиваются новые дивизии. Юго-западный прорыв расширяется. Его необходимо поддержать. Ставка требует рвать у Барановичей. Барановичи — слишком значительная цель. Десятки тысяч людей еще раз бросятся на немецкие пулеметы, будут резать проволоку, бить гранатами по окопу…

У офицеров третьей батареи гости. В срубе из бревен, вокруг стола с керосиновой лампой, сбившись вплотную, сидят поручики, капитаны. Малаховский терзает седоватую, отращенную от скуки бороденку. Он уже решил ее сбрить, заметил, что она старит… Зенкевич улыбается в пустой угол. Соловин рассказывает о своих поручичьих днях, и никак нельзя понять, считает ли он, что в те дни было лучше, или же он осуждает старую казарму, шагистику, словесность, мотнистых капитанов, строивших дома на приварочные деньги, и полковых командиров, передоверявших власть своим энергичным женам.

Молодежь снисходительно посмеивается.

Речь переходит к особе командира дивизиона. Странно, никто не знает, как он получил Георгия. Никто никогда не видел его не только на пункте, но и на батарее.

— Главный делопроизводитель, — оттопыривает губы Дуб.

— Я знавал его раньше, — говорит Малаховский. — Он несколько лет заведовал Офицерским экономическим обществом в Саратове.

— Боевая подготовка! — бросает Кольцов.

— Да он, наверное, пушку от гаубицы не отличает, — кричит кубанец Ладков.

— Ваше высокоблагородие, вас их высокоблагородие командир дивизиона просят, — кричит из-за перегородки телефонист.

Лица неприятно вытягиваются.

— Меня? — спрашивает Малаховский.

— Нет, их высокоблагородие подполковника Соловина.

Соловин удивленно поводит плечами, медленно поднимается, медленно идет через комнату, медленно берет трубку.

— Так… так… я слушаю, — слышен голос Соловина. — Очень приятно слышать, очень приятно…

— Что такое? Что случилось? — закипятился Кольцов.