— Где ты была? — спросила она испуганно. — Неужели с ним?

— Да, — тихо прошептала Татьяна.

— Где?

— У него…

Зоя схватила за руку подругу.

— Расскажи…

— Он увез меня кататься. По дороге сказал, что Лидия выходит замуж за Андрея. Будто она сама ему рассказала… И так смотрел на меня, как будто бы он знал Андрея и кто он для меня…

— Ну и что же?

— А потом у себя в комнате набросился на меня… Порвал платье… исцарапал плечи…

— Ну и что же, и что же? — тревожно требовала Зоя.

— Я вырвалась…

— Слава богу! Стой, он… целовал тебя?

— Д-да… Я не сразу вырвалась…

— Иди, Таня, к Розалии Семеновне, иди скорее. Все расскажи ей. Он ведь больной. Он мог заразить тебя.

— Что? — вскрикнула Татьяна. — Как же он смел?

— Он, может быть, не знает… Но он болен… Я заразила его.

— О-о, — прошептала, опускаясь, Татьяна. — Боже мой, как же можно жить?.. Какие люди!..

— Ты понимаешь, друг, — пьяными губами шелестел у уха Андрея Иван Терентьевич. — Отец — капиталист, дети в инженеры смотрят. Дочки с высшим образованием. Вот они, Трегубенки! Ты понимаешь, какой букет получится. Мы у нас тут, в Черниговщине, такую Америку разведем… На поле — машину. Молочные фермы. Заводики…

В голове Андрея гудело от выпитого коньяка. Широко раскинувший густые ветви орех шелестел над головой неисчислимыми армиями листьев. Южная ночь протянулась перед ним черным полотном, и в нем аккуратно были вырезаны четырехугольники освещенных окон большого помещичьего дома. Силуэты и тени, мелькавшие в золотых четырехугольниках, придавали ему вид необыкновенно удачной декорации.

Постукивая шпорами в такт вальса и слушая пьяную речь старика, Андрей следил за Еленой. Она то приближалась к окнам, то исчезала в кулисах этой расставленной в саду сцены.

Кто может запретить ему, Андрею, мечтать сейчас об этой девушке с такими густыми пушистыми ресницами, с таким ярко и строго выписанным лицом? Проклятая тоска прифронтовых лачуг, грязь окопов, эти будни войны — разве не засияет на таком фоне Джиокондой самая скромная сестра в туго наглаженной косынке? А тут для фронтовика настоящее видение — девушка, вальсирующая в освещенном доме, брошенном в ночной украинский сад.

Андрей больше не слушал лепета хозяина, неловко хватавшего его за рукав, поднялся и вошел в зал. Шашка ударила кованым кольцом ножен по двери, и все оглянулись. Елена улыбнулась Андрею и сейчас же вновь закружилась с Владимиром, склонив голову на плечо. Андрей подошел к Серафиме.

— Пойдем танцевать, Андрюша, — сказала невеста, беря его за руку. — А я заметила, заметила, — с женской ловкостью проследила она его взор. — Правда, хороша? Хочешь — сосватаем…

— Серафима, дуреха. Знаешь, наши жены — пушки заряжены. Кому нужен солдат с фронта, которому не сегодня-завтра укоротят ногу или руку на пол-аршина. Кроме того, она ведь занята. — Он собирался пошутить, но в голосе сверкнула плохо скрываемая тоска.

Серафима смотрела ему в глаза, откинув в танце голову назад.

— Ой, да ты не на шутку… А как же Татьяна, а Катя?

— Ну, Серафимушка, ведь это так… Ну, выпил, оторвался от будней… Будни… Помойная яма. И не знаешь, выберешься из нее когда-нибудь или нет.

— Андрюша, какой стиль! А я тебя любила за то, что ты не из унывающих.

— Сейчас, Серафимушка, не задумываются только прохвосты…

— Андрюша, хочешь танцевать с Еленой? — И, не дожидаясь ответа, повела его к Елене и Владимиру.

— Володя, довольно тебе кружиться с Еленой, уступи другим поклонникам.

— У меня нет поклонников, — сказала Елена и, словно готовясь к серьезному делу, положила руку на плечо Андрея.

Андрей кружился молча. Он был недоволен собою, часто не попадал в такт, не находил простых, легких слов, чтобы завязать разговор. Сделав несколько кругов по залу, Елена поблагодарила его и села опять возле Владимира.

Андрей вернулся к Серафиме. Теперь он был окончательно раздосадован.

Студенты, товарищи Кирилла, Ясинский и Барабаш, пили за столом с усатым, как Бульба, помещиком Костюшей. Батарея пустых бутылок строилась под столом. Посоловевшие глаза, заплетающиеся языки обнаруживали высокий градус. Мальчишки, братья Серафимы, будущие инженеры, клевали носом в углах покойных диванов. Рояль звучал все глуше, и ленивее бегали пальцы тапера. В окна уже глядела лимонная полоса — предшественница бледной поздней зари.

Елена и Владимир об руку ушли в сад и больше не появлялись…

«Ну вот, приехал на два дня — и раскис, — размышлял Андрей. — К черту! Хорошо, что завтра конец этой сентиментальной интермедии, пойдем опять кружиться по тылам нашего бесславного фронта».

В сущности, было бы остроумнее уехать сейчас же. Все эти дни здесь, кроме Серафимы, не с кем будет говорить. Этот болван Кирилл, друг его детства, пьян как сапожник. Стоило добиваться три года руки любимой девушки, чтобы уже накануне собственной свадьбы нализаться до потери чувств. Невеста ходит по комнатам с улыбкой стеснения и, кажется, молит взорами, чтобы никто не спрашивал, где пропадает ее муж…