В 1916-м одна из корреспонденток писала Блоку, практически «благословляя»: «Кажется, Анна Ахматова - это чудеснейшее изящество. Пусть же она будет счастлива. И Вы будьте счастливы».

Чуковский вспоминал, как шел куда-то с Блоком, и попалась им на пути Ахматова: «Первый раз вижу их обоих вместе. Замечательно - у Блока лицо непроницаемое - и только движется, все время, «реагирует» что-то неумолимое вокруг рта. И у Ахматовой то же. Встретившись, они ни глазами, ни улыбками ничего не выразили, но там было высказано много». Даже общепризнанный циник и скептик Корней Иванович был склонен усмотреть в их случайном столкновении нечто романтическое и роковое. К строке и лыко: за несколько месяцев до смерти Блок опубликовал резкую (и во многом несправедливую) статью об акмеистах. В ней досталось каждому, начиная, разумеется, с Гумилева. И только Ахматова там с «ее усталой, болезненной, женской и самоуглубленной манерой».

Словно по недогляду подливая масла в огонь, она сама утверждала, что на смертном одре Блок повторял и повторял в бреду: «Хорошо, что она не уехала!» (в смысле, Ахматова -в эмиграцию). Никем это, правда, не подтверждено. Но зачем-то же нужно было Анне Андреевне превратить себя в последний образ, тревожащий умирающий мозг поэта? Не благодаря ли и этому тоже ее десятилетиями вынуждали выступать в роли «современницы Блока», неизменно нарываясь на один и тот же ответ грандессы - он был чужой?

День прощания с Блоком стал для Ахматовой дважды черным днем: за час до панихиды она узнала об аресте Гумилева. Быть может, наложение этих скорбей одна на другую и дало тот поразительный эффект, о котором говорили потом видевшие ее у гроба - повторим: именно ее, а не Любовь Дмитриевну многие, не знавшие в лицо ни той, ни другой, приняли на похоронах за вдову.

А ровно через две недели она плакала в Казанском соборе -на панихиде по расстрелянному Гумилеву. Оба покойника были женаты. Сама Ахматова была замужем за ассирологом Шумейко. Но в глазах общественного мнения именно она оказалась «вдовой» обоих погибших поэтов. Наклон чаши весов именно в эту сторону усугубили ее тогда же появившиеся строки:

Так милый все-таки или «чужой»?

И Цветаева, уверенная уже, как и все вокруг, в существовании треугольника Ахматова - Гумилев - Блок, сейчас же откликнулась обращенным к ней стихотворением, в котором звучало:

Кто, если не сама Анна Андреевна сконструировал этот ореол «поэтической вдовы»?

Можно сколь угодно долго толковать о «чуждости» Блока, но куда деваться от фактов, говорящих о диаметрально противоположном?
– Уже в декабре того же года Анна Андреевна написала либретто к балету Лурье по «Снежной маске». Эта работа считается «утраченной», но вездесущий Чуковский вспоминал, как Ахматова «вытащила свернутые в трубочку большие листы» и читала ему, кокетливо оговариваясь: «Слушайте и не придирайтесь к стилю. Я не умею писать прозой».

Возникшая с ее легкой руки всероссийская легенда об их с Блоком романе пережила не только смерть поэта, но и публикацию его дневников и записных книжек. И, думается, именно в них Анна Андреевна углядела между строк что-то, укрывшееся от глаз обычного читателя. И именно после ознакомления с ними гневные отрицания романа с Блоком и наигранные иронические недоумения стали одной из обязательных тем ее разговоров со старыми и новыми знакомыми («Как известно из записных книжек Блока, я не занимала места в его жизни»).

И даже после этой «пощечины с того света» - а скорее именно после нее?
– Ахматова садится за свою «Поэму без героя», фабула которой, в общем-то, до известной степени копирует блоковский «Балаганчик».

Это история тех же Арлекина, Пьеро и Коломбины. В смысле - таких же, но - других.

Внимательные современники моментально разглядели за сюжетом отголоски драмы потрясшей столицу в далеком 1913 году. Все сразу же вспомнили молодого поэта-офицера Всеволода Князева, покончившего с собой выстрелом в грудь. Молва моментально списала самоубийство Князева на его безответную любовь к близкой подруге Ахматовой, танцовщице Ольге Глебовой-Судейкиной («русской Айседоре»). Знала столица и о том, что счастливым соперником молодого поэта был собственной персоной Александр Блок.

Убитая горем мать Князева даже бросила в лицо Судейкиной на похоронах: «Бог накажет тех, кто заставил его страдать». Прототипы казались еще более выпуклыми и оттого, что ахматовская «Поэма без героя» ну просто наводнена переплетением совершенно блоковских тем, образов, аллюзий и, чуть ли не прямых цитат.

Блок (ну хорошо, пусть будет «Блок») в «Поэме» - этакий андрогинный герой, демон с женственной улыбкой и двоящимся (опять эта злосчастная его двойственность) обликом. Он не столько Арлекин, сколько Дон Жуан. Да и эпиграф Ахматовой взят из одноименной моцартовской оперы - чем не еще один тайный знак-наводка? И для окончательной разгадки этого ахматовского ребуса остается сделать лишь последний шаг: вспомнить о «петербургском Дон Жуане» Блоке и его знаменитом стихотворении 1912 года «Шаги командора»:

АННА!.. Совпадение? Ну, еще бы! Они ведь были жуткие затейники, эти символисты-акмеисты. Но, боже правый!
– при таком раскладе за масками Пьеро, Коломбины и Арлекина проступают уже совсем иные лица - Гумилева, Ахматовой и Блока. Зря, что ли она прямо обращалась к Судейкиной: «Ты - один из моих двойников». Зря, что ли, Анна Андреевна твердила, что в своей поэме использовала тайнопись - всяческие «симпатические чернила» и «зеркальное письмо»? Что-то же и кому-то хотела она сказать не только первым планом текста? И разве не кажется и вам теперь фактом: отрицая вслух саму мысль о романе с Блоком, она тайно и по-своему необычайно верно пребывала в нем до самого 56-го! А, может быть, и некоторые мужчины доверяют дневникам не всю правду? И тогда просто нельзя не сделать еще одного дерзкого предположения: может быть, Анна Андреевна вправе была ждать от блоковских дневников каких-то иных откровений?