Шрифт:
Голос Пашкиной матери дрожал и прерывался. Сегодня Марья Ивановна совсем не была похожа на себя.
— Какой там огород, — пробормотал Павлуня. — Крапива сплошная.
— Крапива, да моя! — взвизгнула было Марья Ивановна, но тут же опять притихла и сказала, тяжело вздохнув: — Нет, не хозяин ты, Пашка!
И Марья Ивановна с такой печалью посмотрела на сына, словно был он безнадежно болен и ни с какой стороны нельзя ему помочь.
— А это что за кляча? — заметила она наконец. — Куда ее ведешь, такую страшную?
Женька, радуясь перемене темы, залопотал:
— Это Трофимова лошадь, Варвара! А ведем мы ее на конюшню!
— А тебя не спрашивают! — обозлилась она. — Тебе-то чего весело?! В школу иди, лоботряс несчастный! Эх, была бы я твоей матерью!
— Не надо! — засмеялся паренек.
Марья Ивановна зашагала домой, наказав Павлуне «немедля приходить». Парни отвели лошадку и разошлись.
— Если что — прямо ко мне! — крикнул Женька и понесся весело к дому.
Теперь не страшно за Пашку. Если Марья Ивановна и была заряжена гневом, как грозовая туча молниями, то она уже отвела душу на Женьке. И всю дорогу паренек посвистывал, а дома отбил перед изумленной матерью такую чечетку, что та с тревогой спросила:
— Что это ты веселишься? Не к добру.
Женька, не прерывая пляски, отвечал:
— Чтой-то веселюся — это не к добру: может быть, женюся, а может быть, помру!
И оба рассмеялись. А через минуту, замирая от счастья, слушала седая Лешачиха повесть о том, как героически доставлял Женька срочный груз и какое большое, с лошадиную голову, «спасибо» он отхватил.
Павлуня вошел в дом с опаской, но Марья Ивановна не ругалась. Она опять сидела, склонившись над той же толстой книгой, а увидев сына, снова поспешно захлопнула ее.
— Читаешь? — спросил он.
— А разве нельзя? — пробормотала Марья Ивановна и пошла к себе — прятать книгу. Из своей комнаты спросила: — Где непутевый отдыхает-то?
— Не знаю, — рассеянно ответил сын. — В санатории где-то, говорят.
— Дурак! — сказала мать сердито.
И Павлуня не понял, кого она отругала — его или Трофима.
РЫБАКИ
— Кто завтра на рыбалку? — спросил в субботу Боря Байбара.
— Я! — ответил Женька, которому все равно куда ехать, лишь бы не сидеть на месте.
— И ты собирайся, — сказал комсорг Павлуне.
— Я? — удивился парень. Он ни разу не брал удочек в руки — в свободное время предпочитал поглядеть телевизор или, наморщив лоб, почитать книгу.
— Завтра в пять! У клуба! — сказал Боря Байбара и понесся мыть мотыля.
Павлуня, раздобыв все необходимое для рыбалки, до глубокой ночи налаживал купленные в сельмаге удочки. Едва задремал, как заколотили в окошко.
— Давай скорей, выходи! — закричал Женька.
Павлуня отворил дверь. И пока одевался, Женька стоял над душой и вздыхал. Наконец парни побежали к клубу, где стоял уже совхозный автобус.
Рыбаки подходили дружно, все занимали свои места — давние, любимые: кто поближе к окошку — на дорогу глядеть и мечтать, кто подальше, в угол — спать.
Павлуня с трудом протащил в дверку накануне сколоченный короб, оглянулся: куда бы сесть.
— Давай на пол! — сказал ему Женька.
И Павлуня уселся прямо в проходе, на свой ящик, который всю дорогу трещал под ним, грозя развалиться.
— Поехали! — торопили рыбаки водителя.
— А Пузырь? — обернулся тот к Боре Байбаре.
Модест был яростным любителем подледного лова и не пропускал ни одной рыбалки.
— Заедем! — сказал комсорг.
Показались черные окна Хорошова. Только в одном доме они желто светились.
От калитки к автобусу поспешил человек, тоже с ящиком на плече и с пешней в руке.
— Доброе утро! — сказал, втискиваясь, Иван Петров. — А Модест не поедет — болен.
— Паша, сходи, — попросил Боря Байбара.
Павлуня замешкался в недоумении, но на него так закричали со всех сторон рыбаки, что он, не раздумывая больше, побежал к знакомой калитке.
Павлуня прошел на кухню и, помня запрет, остановился на пороге.
— Проходи, чего ты, — тихо сказал ему Модест.
Он стоял тут же, у печки, прислонясь к ней спиной.
— Ждут, — кивнул Павлуня на окно.
Модест вздохнул.
— Горе у меня, — сказал он без своей всегдашней важности. — Вика ушла.
Павлуня не стал ничего спрашивать: все было понятно и без слов. Ему бы утешить Модеста — не умел он этого делать, а к тому же за окном просигналил автобус.