Умберта совсем уже официально ответила:

— Баобабу не грозит никакая опасность. Он выживет, потому что мы все детально продумали.

Замир продолжал, не обращая внимания на резкость Умберты:

— А как же он перенесет морозы?

— Чтобы защитить дерево от холода, мы с профессором Джулиани придумали построить оранжерею, в которой будет воссоздана атмосфера саванны. — Затем тоном школьницы-отличницы она добавила: — Как видишь, это не просто каприз. Я не такая глупая, как тебе кажется.

Как две фарфоровые статуэтки, они стояли под баобабом: она, раздосадованная, в белой майке «Лакост», он, в тюрбане с ниспадающем на плечи лентой, похожий на воина древних времен. Решив положить конец ссоре, Замир заговорил со своим медовым акцентом:

— Ты злишься, как ребенок. Прямо нельзя дотронуться до твоего баобаба. Ревнуешь его, как любовника.

Неуверенно взглянув на Умберту, Замир поискал в ее глазах знак примирения. Девушка стояла в напряжении, не желая сдаваться. Замир сделал обходной маневр:

— Как-нибудь ночью я возьму топор и разрублю твой баобаб на мелкие кусочки. Тогда ты перестанешь с ним заигрывать.

Умберта с достоинством профессорши ответила:

— Сама мысль о том, чтобы убить дерево, ужасает. Как ты можешь такое говорить?

Снова повисла пауза. Она думала, что перегнула палку; он сокрушался, как наказанный за озорство ребенок. Умберта прижалась к стволу дерева, погладила его. Ей хотелось вернуть все на свои места. Солнце слепило; она зажмурилась и заговорила, пытаясь разрядить обстановку:

— Русский поэт Валерий Шаганов рассказывал мне о своих путешествиях в Африке, о саванне, о закатах, и в этих историях всегда присутствовал баобаб. Он укоренился в моем сердце, и без него я уже не могла жить, мне нужно было видеть его постоянно. Вот почему он мне так дорог.

— Что еще за Шаганов? — с отвращением спросил Замир.

Умберта проглотила вторую порцию ревности и проговорила:

— Мой старый друг…

— Твой возлюбленный?

— Да нет, старый друг в смысле возраста, ему, наверное, было года семьдесят три, не меньше. А ты что, ревнуешь? — со смехом прибавила она, желая поддеть Замира.

— Да нет, нисколько, — возразил Замир, по-женски капризно махнув рукой.

Умберта лишний раз убедилась, что он гей. Она вспомнила все то, что заставило ее увлечься Замиром: их первые встречи, его очарование, их нежные, неспешные прогулки. Она видела в нем мужчину. И вот его женская сущность, опять так неожиданно проявившаяся, спутала все карты. Она чувствовала себя так, как будто долго-долго преследовала оленя и внезапно обнаружила перед собой удава.

— Что с тобой? Вспомнилось что-то неприятное?

— Нет, ничего, я просто устала. Мне еще надо в саду кое-что доделать. Ладно, пока.

Сидя на верхней площадке лесов, Замир скользил кистью по куполу храма Гименея и постепенно успокаивался. Такая работа имела четкие границы, начало и конец, не то что мысли, которые бродили у него в голове, не находя пристанища ни на секунду. Краска заливала пористую поверхность, стирала неровности.

Снизу за Замиром, который реял в небе, как ангел, наблюдал Руджери. В последнее время он почти не уделял юноше внимания, убивая время в забавах с группкой провинциальных геев. Внезапно им овладело сильнейшее желание обладать Замиром, сорвать с него одежду прямо здесь и сейчас. Однако его отвлек Манлио Каробби, которому не терпелось поделиться новой идеей. За время работы он внес бессчетное количество изменений в проект, каждый раз повторяя:

— Теперь у меня имеются четкие представления о том, чего бы я хотел.

Руджери позвал Замира. Манлио вытащил из-под мышки чертеж, раскинул его на столе из неструганых досок и начал:

— На сводах купола, где вы располагаете все созвездия, которые можно увидеть с территории виллы Каробби, между туманностью Андромеды — спиральной галактикой, созвездием Андромеды, астероидом Гаспра и кометой Якутаке, появившейся в марте тысяча девятьсот девяносто шестого года, нужно поместить…

Манлио, как заправский астроном, подготовил фотографии, чертежи, таблицы и, порывшись в них, продолжал:

— Так вот, в центре купола, среди всех этих созвездий, нужно поместить вибрирующую луну из «Звездной ночи» Ван Гога. Она станет центром композиции.

У Руджери на уме был только Замир. Архитектор едва слушал Манлио, но умело продемонстрировал свое восхищение, бросил восторженный взгляд на репродукцию «Звездной ночи» и сказал, что ему не терпится начать работу. Именно поэтому ему совершенно необходимо сейчас отправиться с Замиром в рабочий кабинет. Чтобы изучить возможные подходы к исполнению росписи.