— Разве это возможно, господин Бобор? Или, может, они просто посмеялись надо мной?

Волнение юноши, его лихорадочное возбуждение передалось и Танчичу. Разве сам он, автор книг, которых боится имперское правительство, не испытал те же чувства в его возрасте?

— Я не видал твоей шкатулки, — сказал он ободряюще, — но ты показал мне золотую монету, которую подарил тебе офицер, и она-то яснее слов подтверждает, что господин Вейль в самом деле доволен. Нет, эти господа не смеялись над тобой, они отнеслись к тебе так милостиво потому только, что считают самородка из простолюдинов редчайшим и потому для них не опасным чудом. Пусть утешаются до поры до времени. Тебе же я скажу: человек — сам кузнец своего счастья… Сильно хотеть, безудержно стремиться к истинно хорошему — в этом уже большая доля успеха… Ну, да мы ещё не раз побеседуем с тобой на эту тему.

Янош встал:

— Я прочитал «Мати Лудаш». Не можете ли дать мне ещё такую же книгу?

— Такую же? — переспросил, улыбнувшись, Танчич. — Не бывает двух одинаковых книг, если они хорошие. Каждая хорошая книга правдиво, но по-своему рассказывает нам о жизни человека и природы.

— В той книге не всё верно говорится… — Янош смущённо опустил глаза.

— Что ж там, по-твоему, неверно? Не стесняйся, выкладывай всё.

— Рассказывается в книге, как крестьянский мальчик избил своего барина, который жестоко обращался с крестьянами, а… — Янош запнулся.

— Что же, по-твоему, этого не могло быть? — спросил заинтересованный Танчич.

— Как же, могло! — снова оживился Янош. — А вот писатель говорит, что случай этот произошёл много-много лет назад, а теперь, говорит, таких злодеев среди помещиков нет, значит, и случаев таких не бывает. Вот это неправда!.. — Юноша умолк, отводя глаза в сторону и избегая встретиться взглядом с Танчичем.

— Ты прав, друг мой. Но вина не Фазекаша. Он вынужден был сделать такую оговорку, иначе цензура не разрешила бы напечатать его правдивую книгу. Я сам знаю про подобный случай, который произошёл совсем недавно недалеко от Пешта. Мне об этом по секрету рассказал здешний управляющий. Случай замечательный! Нынешней осенью крепостной мужик высек своего графа! И это, брат, не простая случайность. Это крик наболевшей души всего крестьянства. Я много думал об этом мужике. То вижу его в поле с косой в руках: лицо, залитое потом, полно смирения; а вот он в церкви, коленопреклонённый, читает молитву. И вдруг я увидел это же лицо разгневанное, а глаза, пылающие ненавистью…

Танчич остановился, не уверенный, доходят ли до юноши его слова. К своему удовольствию, он увидел, что лицо Яноша, как зеркало, отражает попеременно все душевные переживания, о которых рассказывал писатель.

— Ведь это мой отец Мартош! — вдруг крикнул юноша.

Танчич выглянул в коридор. Закрыв дверь, взволнованный, он обнял Яноша и крепко пожал ему руку:

— Спасибо, что ты доверился мне. Я такой же простой человек, как и ты, как твой отец… Не смотри на то, что живу я в барских хоромах. Поверь, нахожусь я здесь не по доброй воле. Как и ты, я был батраком, пастухом, мастеровым, прежде чем стал писателем… Ты удивлён, мой мальчик? Ты, верно, думал, что господин, которого величают Бобором, и впрямь важный барин? Так знай же: моё настоящее имя — Михай Танчич…

Он запнулся, увидев, как пылают щёки Яноша.

— Ты так взволнован, дружок! Слишком много неожиданностей сразу. Иди усни… Утро вечера мудренее. Да помни: никому ни слова, ни намёка о том, что я сказал тебе.

Янош хотел ответить, но Танчич опередил его:

— Иди, иди, отдохни, я тебе верю! — Он взял со стола «Народную книгу». — Возьми на память. Когда прочтёшь, скажешь, всё ли правильно написано у Танчича.

… Янош улёгся на скамье рядом с Германом и сразу забылся. Однако скоро очнулся, сбросил с себя одеяло, лежал с раскрытыми глазами. Радостное возбуждение исчезло. Его сменила смутная тревога, страх неизвестности. Какая-то тяжесть навалилась, сжимала сердце, стесняла дыхание. Мысли, наплывая одна на другую, путались — казалось, цеплялись за крючок удочки, обрывали леску. Приманка, блестящая, манящая, уплывала всё дальше и дальше от берега… Янош бросается за ней в воду, ледяные иглы колют, впиваются в тело, но он идёт всё вперёд и вперёд… Вдруг его окликает чей-то голос, он поворачивается: господин Бобор с берега что-то кричит, сердится, угрожает. Янош хочет вернуться на берег, но ноги не слушаются, хочет позвать господина Бобора, но не может издать ни звука… Он махнул рукой, призывая Бобора на помощь, но тот вдруг начал кружиться, теряя человеческие очертания, стал двоиться, множиться, и целый рой причудливых существ, малых и огромных, поднялись в воздух. Яношу стало страшно, он силился освободиться от кошмара, сунул голову под подушку, чтобы скрыться от окружающих его бесформенных чудовищ. Но они повсюду, и под подушкой их бесчисленное множество. Янош вскрикнул и погрузился в беспамятство…

Узнав о болезни молодого мастера, Видович послал слугу за снадобьем для больного в военный лазарет, который помещался на другом берегу реки.

Вскоре за Яношем пришли два санитара с носилками. По распоряжению капитана Вейля его положили в лазарет. У больного обнаружилось воспаление обоих лёгких.

Плохо лечили Яноша в пограничном военном лазарете. Но крепкий организм молодого крестьянина, выросшего в степных просторах, под солнцем, ветром и дождём Альфёльда, вышел победителем в жестокой схватке с болезнью.

На двенадцатый день Янош встал и собрался уходить. Однако лекарь не отпускал его до тех пор, пока не получил на то разрешение капитана Вейля, интересовавшегося судьбой молодого мастера.

Уже стемнело, когда Янош вышел из лазарета. Вдыхая полной грудью свежий воздух, он весело шагал по мосту, предвкушая удовольствие снова увидеть товарищей по работе, а больше всего хотелось ему услышать доброе, приветливое слово господина Бобора.

Миновав мост и очутившись снова в имении графа Баттиани, Янош смело взобрался на высокий берег и направился к замку. Свет горел в окнах Танчича. Янош заторопился в надежде ещё сегодня увидеть его. Но вдруг он услышал впереди себя тихий говор, а затем приказание: «При попытке преступника к бегству не стрелять. Если окажет сопротивление, действовать прикладом или штыком, опасных ранений не наносить».

Янош попятился назад, затем свернул в сторону и нырнул в кусты голых акаций; здесь он опустился на колени, чтобы не попасть под луч тонкого, но очень яркого лунного серпа. Услышав звук приближающихся шагов, он замер. Управляющий Видович говорил капитану Вейлю:

— Нагнали больше полсотни конной полиции, кругом дома расставили солдат, словно облава на шайку бандитов, а всего дела-то — арестовать безоружного человека, который и мухи не обидит!

Хотя имя Танчича не было произнесено, Янош понял, за кем прибыли полицейские, и замер, напрягая слух.