И крестьяне толпой направились к усадьбе.

Риварди сел в бричку, погнал лошадей. Стражник: ускакал вперёд, унося весть о «бунте» крестьян.

Расставшись с Аронфи, Иштван невесело поплёлся назад в свою берлогу. Шёл и пытался не спеша обдумать услышанные новости. «В толк не возьму, — размышлял он, — над мужиком, говорят, граф больше не волен, а над землёй по-прежнему властвует. А что мужик без земли?»

Иштван замедлил шаг. Невмоготу ему стало одиночество, постылая жизнь бродяги. Да вдобавок в лесу остались теперь только люди, навсегда покинувшие мирную жизнь и честный труд. С ними ли делиться думами о новых временах, наступивших для венгерского крестьянина!

Иштван опустился на траву. Сидел неподвижно, глядя своим единственным зрячим глазом туда, где позади зелёных холмов скрывалась изба Марики. Пустынно, одиноко было в этом травяном просторе. Лишь вдалеке высился колодезный журавль, похожий на гигантскую букву «Т». И вдруг перед собой на горизонте Иштван увидел деревню, прямую улицу, расставленные чинными рядами убогие домишки и, как в «Журавлиных полях», на самом краю деревни, там, где она переходит в пушту, маленькую церковку с низкой колокольней. Только теперь избы смотрели основаниями вверх и крыши упирались в травяной покров пушты. А колокольня, отделившись от церкви, торжественно парила в небе.

Для жителей Альфёльда степной мираж привычное, хотя и таинственное явление природы. Не раз приходилось Иштвану его наблюдать. Но сейчас в этом фантастическом видении почудилось ему какое-то знамение: сама природа, казалось, взбунтовалась против его бродячей жизни, звала домой… Сердце сжималось от боли. Иштван поднялся и решительно направился на юг, в свою деревню, к Марике…

В «Журавлиные поля» Иштван пришёл глубокой ночью. В темноте он надеялся пробраться незаметно к своей хате. Дорога вела мимо пруда, к восточному берегу которого прилегали общинные луга, отобранные графом у крестьян. Иштван осторожно обошёл пруд и полем направился в деревню. Ступив на знакомую межу, он остановился. Вот тут начинается его полоска земли, разве спутаешь её с другой!

Было ещё темно, однако глаз землепашца различил, что кукурузный стебель упругий, прямой. Он потрогал молодой початок. «Потрудилась Марика, кукуруза ухоженная!» Хотелось обойти полоску, но до рассвета надо было повидать Марику, сказаться ей и на день спрятаться в камышах… Иштван вышел на дорогу и… остановился. Приближался всадник. Ещё минута, и он услышал лёгкий шаг второго коня, следовавшего за первым.

Иштван укрылся за ракитой, почти у обочины. Один за другим мимо проследовали два стражника из графской усадьбы. У каждого на ремне висело ружьё. Это показалось Иштвану странным. Сельские гайдуки огнестрельного оружия, как правило, не носят.

Всадники скрылись. «Не лучше ли переждать?» — с опаской подумал Иштван. Тут он вспомнил о маленьком шалашике, стоящем на его полосе. «Утром придёт Марика, тут и встретимся». И он стал осторожно туда пробираться.

Но в шалаше кто-то был.

— Кто там?

Иштван услышал знакомый голос Марики. Она бросилась ему навстречу:

— Что тут было, Иштван, что было! Страсти господни!

И Марика рассказала всё, что произошло в усадьбе Фении.

— … Пошли, значит, мы всей гурьбой к графу. Игнац всех толковей, он и разъяснил барину нашу беду. Мы, говорит, просим наши луга вернуть, чтобы всё, значит, было по справедливости. Не пожалеете, барин, об этом. Журавлинцы народ мирный. Жить нам рядом, мы всегда за всякое доброе дело отслужить рады. Не хотим мы, как в других местах, силой пользоваться. Так уж не принуждайте нас к злому. И уж так хорошо Игнац расписал про нужду нашу крестьянскую и про обиду, что Калиш нам учинил! Кое-кто из наших даже прослезился. Барин слушал, молчал, а потом вдруг как закричит:

«Вы что же это, угрожать сюда пришли? Калиш поступил с вами не по закону, так теперь вы хотите, чтобы и я закон нарушил?»

Тут Игнац опять вступил:

«Никому мы, барин, не угрожаем, чужого не трогаем, своё просим!»

«Своё? — зарычал молодой граф. — Ничего вашего у меня нет. Зарубите себе на носу: в новом законе прямо сказано, что угодья, отошедшие к помещику до революции, возврату не подлежат!» Повернулся и ушёл.

Постояли наши мужики, и невдомёк им, что теперь делать, куда податься, кого просить. А Игнац и говорит:

«Нечего барские пороги зря обивать. Надо сперва топоры и косы наточить, тогда другой разговор поведём, да не здесь, а на выгоне».

С тем, значит, и пошли все прочь от усадьбы — прямо к Игнацу. А в кузнице принялись за дело, допоздна всё оружие ковали. А наутро узнали: ночью стражники увели Игнаца. Собрались мужики, пошли к барину, чтобы Игнаца освободил, а перед их носом ворота и закрыли. Мирци сгоряча полез через забор, а как взобрался: на самый верх, в него со двора из ружей пальнули, он и свалился наземь. Тут, откуда ни возьмись, появилось с полсотни стражников и давай хлестать народ плетьми. Разбежались наши кто куда, а потом окольными тропками по домам да там и притаились. Так прошёл день, а к вечеру человек пятнадцать поодиночке похватали и в тюрьму отвели. Пирошка-то со всеми не ходила, а как услыхала, какая беда с мужем стряслась, побежала вместе с сынком Андрашем к барской усадьбе. А навстречу ей стражники несут Мирци. Зарыдала Пирошка, видит — муж не шелохнётся, рвать волосы на себе стала, а стражник ей и говорит: «Погоди голосить, он ещё живой. Пойдём скорее, может, ты его отходишь». Ну, а как внесли в избу, уложили на скамью, к ране на боку мокрое полотенце приложили, — он открыл глаза, поглядел на людей, опять закрыл и уж больше не открывал… Похоронили его всей деревней. Плачу-то было, словно плакал каждый над своей горькой долей…

Марика умолкла. Утёрла слезу, потом, собравшись с духом, продолжала:

— Плохо теперь Пирошке, осталась она с сыном без всякой помощи. Тут я ей: «У тебя мужа убили, а мой скитается по болотам, хоть и жив. Полоса наша худая, но давай вместе на ней работать…»

Иштван веско сказал:

— Правильно ты, жена, надумала! Хоть и невелика наша полоса, да для того, у кого и вовсе земли нет, и она в помощь будет!

Не найдя, что сказать ещё, Марика, по своей привычке, добавила:

— Ну что ж, ведь и в самом деле могло всё обернуться хуже!