Успенский развел руками.

– За кого ты меня принимаешь? Я бы прислал поздравительную телеграмму. И потом, я сам на себя не стучу.

Филатов разочарованно вздохнул и обратился к Василисе:

– Ты не помнишь, какие именно ключи были на той связке?

Та напрягла память.

– Во–первых, от кабинета, потом от машины, от квартиры, конечно. Слушай, у меня брелок от них остался.

Она принялась рыться в карманах, но Филатов остановил ее.

– Не ищи, не стоит. Лучше попытайся вспомнить, каких-нибудь ключиков от дачи или от другой квартиры не было?

Успенский прищурился.

– Думаешь, то, что ищем и мы, и преступники, находится там?

– Возможно, мы сейчас все найдем.

Андрей внимательно следил за Филатовым. Похоже, тот знал, что ищет. И, главное, действительно знал, где искать. Поэтому астролог решил опередить его. Он решительно прошел к старинному чипенддейловскому креслу и остановился возле него.

– Петрович, я ведь знаю, почему ты во время прошлого обыска ничего не нашел.

Филатов подозрительно прищурился.

– Ну-ка, предскажи, пророк.

– Потому что ты сидел на уликах. Ву–а-ля! – Андрей перевернул кресло и жестом фокусника указал на нижнюю поверхность сиденья. – Все остальное в кабинете твои ребята перевернули и перелопатили самым тщательным образом.

Успенский сунул руку под обивку кресла. Теперь и его лицо приняло разочарованное выражение.

– Пусто. Постойте нет, тут что-то есть.

Он медленно извлек из тайника один–единственный лист бумаги.

Василиса, Филатов и следователь склонились над его находкой.

– Это же страница рукописи. И похоже, что этот листок был тут не один.

– А где остальные?

– Кто-то спер, – глубокомысленно заметил следователь Доронин.

– Что спер, это понятно, – несколько раздраженно заметил прокурор–криминалист. – Но вот кто? Я не фамилию спрашиваю, я имею в виду – был ли это убийца? Скорее всего, так оно и было.

Филатов надел очки, заглянул в листок и прочитал вслух:

– «В вечер той страшной субботы, четырнадцатого июня тысяча девятьсот сорок третьего года, когда потухшее солнце упало за Садовую, а на Патриарших Прудах кровь несчастного Антона Антоновича смешалась с постным маслом на камушке, писательский ресторан «Шалаш Грибоедова» был полным–полон».

– Обрати внимание – снова сорок третий год! – воскликнула Василиса.

Филатов бросил на нее вопросительный взгляд поверх очков.

– Ты о чем?

– Она хочет сказать, что это рукопись первого варианта «Мастера и Маргариты», – пояснил Успенский.

Прокурор и следователь переглянулись.

– Это же музейная редкость! За такое очень просто могли убить.

– Вот вам и мотив.

Прокурор–криминалист снисходительно посмотрел на астролога.

– Видишь ли, Палыч, мировой заговор – это, конечно, интересно. Но мой личный опыт говорит другое. Преступления совершаются по причине ревности, зависти, жадности. И если за этим и стоит банк, то с единственной целью: завладеть помещением. Все остальное – абстрактная беллетристика. Игорь, приобщи к делу.

Он протянул листок Доронину, и тот убрал его в отдельную пластиковую папку. А в качестве скрепки использовал авторучку.

Василисе показалось, что Андрей чем-то серьезно озабочен. Во всяком случае, выглядел он слегка рассеянным. Как бы прислушивался к своим мыслям.

– У тебя что, опять видение начинается? – тихо спросила она его.

Прокурор со следователем ни на что не обращали внимания, поглощенные обсуждением находки и возможными последствиями.

Успенский повернулся к ним спиной и показал Василисе еще одну находку, о которой предпочел умолчать.

– Вот, смотри, что там еще было.

Это был монокль на шнурке. Похожий на тот, который украшал портрет Булгакова в кабинете режиссера Покровского. Или тот же самый? Ответ не заставил себя ждать. По коридору застучали шаги, и в распахнувшуюся дверь кабинета влетел Артур Эдуардович собственной персоной. В коридоре осталась гудеть пчелиным роем его свита.

– Ты здесь?! – с порога заорал он на Василису. – Я так и знал! Где тебя носит? Ты не забыла, что сегодня у нас премьера?

Прокурор–криминалист осадил его пыл:

– Покиньте место преступления.

– Да как вы смеете! – заорал на него Покровский.

Андрей влез между ними, прерывая процесс в зародыше. Он решил позволить себе небольшой блеф.

– Не подскажете, куда подевался монокль с портрета Булгакова в вашем кабинете? – как ни в чем не бывало спросил он режиссера.

И не ошибся. Покровский растерянно покрутил головой, потом зачем-то похлопал себя по верхнему карману пиджака и раздраженно ответил: