— Где?

— Брат как раз спрашивает об этом. О Боже, она хочет остановиться в Таверне! Она желает повидаться с моим отцом. Такая знатная принцесса в таком бедном доме… У нас ведь нет столового серебра, почти нет белья…

— Не беспокойтесь. Я об этом позабочусь.

— Ах, благодарю вас!

Обессиленная девушка привстала было с кресла, но тут же снова упала в него и глубоко вздохнула. Бальзамо подошел к ней и, с помощью магнетических пассов изменив направление электрических токов, погрузил Андреа в спокойное забытье; ее прекрасное тело мгновенно как бы надломилось, а голова тяжело склонилась на вздымающуюся грудь. Казалось, на девушку вновь низошел освежающий сон.

— Наберись сил, — в мрачном восторге глядя на нее, проговорил Бальзамо, — скоро мне снова понадобится твое ясновидение. О наука, — продолжал он с исступленной верой, — одна ты не ошибаешься! Только тебе человек должен жертвовать всем! О Боже, как хороша эта женщина! Это чистый ангел! И Ты это знаешь, Ты, который сотворил и ангелов, и женщин. Но зачем мне в сей миг эта красота? Эта невинность? Только для того, чтобы с их помощью я мог узнать, что мне нужно. Пускай погибает это создание, каким бы прекрасным, чистым и совершенным оно ни было, — лишь бы только ее уста говорили. Пускай погибают все восторги на свете — любовь, страсть, экстаз, — лишь бы только я всегда мог уверенно двигаться вперед, зная, куда иду. А теперь, юная дева, когда благодаря моему могуществу несколько минут сна придали тебе столько сил, сколько ты накопила бы, проспав двадцать лет, теперь пробудись или, точнее, снова погрузись в свой сон ясновидицы. Мне нужно, чтобы ты снова заговорила, но на этот раз ты будешь говорить для меня.

С этими словами Бальзамо, опять протянув руки к Андреа, заставил ее с помощью своей магической силы выпрямиться. Увидев, что она готова ему повиноваться, он извлек из бумажника сложенный вчетверо лист бумаги, в котором оказался черный как смоль локон. Из-за духов, которыми был умащен локон, бумага сделалась прозрачной. Бальзамо вложил локон в руки Андреа и приказал:

— Смотрите!

— Ах, опять! — с тоской воскликнула девушка. — Нет, нет, оставьте меня в покое, мне плохо. О Боже, ведь я только что чувствовала себя так хорошо!

— Смотрите, — повторил Бальзамо и опять безжалостно приставил кончик стального прута к груди девушки.

Андреа принялась ломать руки: она пыталась вырваться из-под власти спрашивающего. На губах у нее выступила пена — как это случалось во время оно с пифиями, восседавшими на священном треножнике.

— Ах, я вижу, вижу! — вскричала она наконец с отчаянием побежденной.

— Что вы видите?

— Женщину.

— Ага, — радостно пробормотал Бальзамо, — стало быть, наука в отличие от добродетели не пустой звук. Месмер [39] одолел-таки Брута [40] ! Ну-с, опишите мне эту женщину, чтобы я убедился, что вы хорошо ее разглядели.

— Она смугла, высока, у нее голубые глаза, черные волосы и сильные руки.

— Что она делает?

— Мчится, летит верхом на прекрасной лошади, которая вся в мыле.

— В какую сторону она движется?

— Туда, туда, — ответила девушка, указывая на запад.

— По дороге?

— Да.

— Шалонской?

— Да.

— Прекрасно! — воскликнул Бальзамо. — Она едет той же дорогой, по какой поеду и я. Она, как и я, направляется в Париж — очень хорошо, я ее там найду. Отдохните теперь, — обратился он к Андреа и взял у нее из пальцев локон. Руки девушки бессильно повисли вдоль туловища. — А сейчас возвращайтесь к клавесину, — приказал Бальзамо.

Андреа сделала шаг к двери, но ее невероятно уставшие ноги отказались ей служить; она покачнулась.

— Наберитесь сил и идите дальше, — продолжал Бальзамо и послал в ее сторону новый поток флюидов.

Андреа, напоминавшая благородного скакуна, который против воли выполняет желание хозяина, тронулась с места. Бальзамо отворил дверь, и спящая девушка стала медленно спускаться по лестнице.

Все время, пока длился разговор Бальзамо с Андреа, Жильбер терзался невыразимыми муками. Съежившись под лестницей и не решаясь более подняться к двери, чтобы узнать, о чем идет разговор в красной комнате, он в конце концов впал в отчаяние, которое при порывистом характере Жильбера должно было рано или поздно найти себе выход. Отчаяние это усугублялось у юноши чувством собственной слабости и беспомощности. Бальзамо был лишь человеком: Жильбер как вольнодумец и начинающий философ в чародеев не верил. Но человек этот был сильным, а Жильбер — слабым: человек этот обладал смелостью, а Жильбер пока еще таковой не набрался. Раз двадцать Жильбер вставал, чтобы подняться по лестнице с намерением, если будет нужно, дать барону отпор. Раз двадцать дрожащие ноги подгибались под ним, и он снова падал на колени.

Наконец ему пришла в голову мысль отыскать лестницу, которой Ла Бри — повар, камердинер и садовник в одном лице — пользовался, когда подвязывал ветки жасмина и жимолости к садовой стене. Если приставить ее к галерее и взобраться туда, ему удастся не пропустить ни слова из того, что он столь горячо стремится услышать.

Жильбер вышел через прихожую во двор и устремился к садовой ограде, где, как ему было известно, всегда лежала лестница. Но едва он нагнулся за нею, ему почудилось, что у дома послышался какой-то шорох; Жильбер обернулся. Всматриваясь широко раскрытыми глазами во тьму, молодой человек на черном фоне дверного проема различил человеческую фигуру, однако она промелькнула столь молниеносно и бесшумно, что показалась ему похожей скорее на призрак, нежели на живое существо. Он отпустил лестницу и с бьющимся сердцем двинулся в сторону замка.

Некоторые люди с богатой фантазией непременно бывают суеверны; обычно они — самые пылкие и необузданные, поскольку охотнее соглашаются с небылицей, чем с реальностью, и естественное для них слишком обыденно — они тяготеют если не к невозможному, то по крайней мере к идеальному. Они без ума от дивного темного леса, ибо его сумрачная чаща населена призраками и духами. Древним, этим великим поэтам, виделось подобное и среди бела дня. Но поскольку солнце было в те времена пылающим светочем, лишь отблеск которого мы видим сейчас, и прогоняло самую мысль о злых гениях и призраках, они придумывали себе смеющихся дриад и легких ореад.