Пета беспокойно зашевелилась на стуле.

— Ну что, рассмотрел? Теперь я могу идти?

Маска слегка покраснела.

— Всего пару вопросов…

Пета сложила руки на груди: надо же, как сильно бьется сердце.

Тернбулл посмотрел в листок, который откуда-то вытащил.

— Я хочу, чтобы ты… повторила свою версию произошедшего. Нужно кое-что уточнить…

Пета вздохнула и снова начала рассказывать. Да, за домом Отца Джека была установлена слежка. Да, она предъявит полиции и фотографии, и видеопленку. Да, включая те, на которых запечатлен высокопоставленный полицейский чин и довольно известный член местного совета, которые частенько наведывались в его заведение. Да, материалы переданы также в центральную газету. Нет, они не вламывались в дом — дверь была открыта. Джек узнал о том, что за ним следят, и прислал каких-то людей, которые уничтожили аппаратуру и собирались расправиться и с ними. Да, когда они вошли в дом, Отец Джек держал тело мертвого подростка и то, что, по их мнению, было орудием убийства.

Пета откинулась на спинку стула:

— Теперь я могу быть свободна?

Тернбулл посмотрел на Пету.

— Мне известно, что у тебя работает, — он снова бросил взгляд в листок перед собой, — этот азиат. А Джо Донован? Он-то какое имеет отношение ко всему этому?

— Как журналист, который помогает нам написать статью.

— Он работает в «Геральде»? Или работал?

Пета кивнула.

— Он сейчас еще о чем-нибудь пишет?

— Спроси у него.

В его глазах мелькнул огонек. Он снова пробежался по записи.

— Странный выбор. Здесь говорится, что он давно ничего не пишет. С тех пор, как… — он поводил пальцем по строчкам, — как пропал его сын. Это совершенно выбило его из колеи. Сына так и не нашли — ни живого, ни мертвого.

— Что?

Тернбулл поднял глаза, заметил тревогу в ее глазах.

— Разве ты не знала? Неужели он тебе ничего не рассказал?

— Нет… — Пета медленно покачала головой. — Боже мой, какой ужас…

Тернбулл ухмыльнулся.

— Тебя это огорчает? — Он подался вперед. — Похоже, ты неравнодушна к этому Доновану, я прав?

Пета почувствовала, что у нее загорелись щеки, а руки невольно сжались в кулаки.

— Я бы тебе сейчас…

— Отдалась? — смеясь, закончил за нее Тернбулл. — В любое время — я готов.

У нее заклокотало внутри.

— Я бы этого не сделала, даже если бы на земле остался единственный мужчина — ты.

— Раньше ты была другого мнения.

Она посмотрела на него в упор. Взяла себя в руки.

— Кстати, Пол, как поживает супруга? Как дети?

Он промолчал. По лицу скользнула тень.

— Считает ли она, что преступное деяние имеет срок давности? Что прошлое так и остается в прошлом? А может, она и вовсе не знает, что произошло? Хочешь, я с ней пообщаюсь? А то вдруг все осталось по-прежнему, и меня просто кто-то заменил.

Тернбулл смотрел на нее молча.

— Сучка, — наконец выдавил он.

Пета улыбнулась. Грустно и холодно.

— Я больше не та наивная дурочка, какой была, когда с тобой познакомилась. И не алкоголичка с разбитым сердцем, в которую превратилась, когда ты меня бросил. Сучка? Могла и ею стать, Пол.

Он смотрел на нее в упор, она ответила тем же. Он первым отвел глаза — в них мелькнул страх.

— Ты увидел в документах мое имя — тебе стало любопытно, и ты решил на меня взглянуть. Как в старые добрые времена. Я правильно тебя поняла?

Тернбулл снова смотрел на нее не мигая.

— Так я могу идти?

— Дверь вон там. — Он криво улыбнулся. — Уверен, мы скоро снова увидимся.

Она взглянула на него, не в силах скрыть ненависть.

— Сомневаюсь.

Тернбулл махнул рукой. Она поднялась из-за стола, повернулась и стремительно вышла из комнаты, громко хлопнув дверью.

Он сидел, не двигаясь и глядя прямо перед собой — на то место, где только что сидела Пета.

Он не рассказал, над чем сейчас работает. И почему так уверен, что они снова увидятся. Очень скоро.

Он заскрипел зубами, сжал кулаки.

И криво усмехнулся.

Донован лежал в горячей ванне в своем номере, пена пузырилась прямо у подбородка.

Он наслаждался давно забытыми ощущениями.

Тревога по поводу бесследно исчезнувших детей отступила. Пета права: они передали в руки полиции опасного преступника-педофила. Когда он перешагнул порог усталости, понимание значительности их поступка вызвало такой подъем в душе, что ему показалось, он вернет ему силы. Но почти три часа показаний все-таки добили его.