Так или иначе слишком рано чувствовать себя хорошо или плохо в такой ситуации. Хотя бы просто чувствовать,точка. Нужно больше практики. Она провела слишком много лет под кайфом, то взбудораженная, то подавленная, она была жестока с собой по поводу и без, а теперь признала себя побежденной. Это стало ее второй натурой, после того, как первая натура доказала свою несостоятельность. Возможно, она сумеет создать и третью. Любить себя, чтобы любить Хани, – и плевать на все остальное. Ну, не на все, конечно. Она не сможет послать подальше лекарства. Эти лекарства ее затрахали. Может, они будут трахать друг друга; отличная групповуха! И постепенно Сьюзан приручит дикого зверя, завалив себя этими чертовыми таблетками, чтоб им пусто было. Она знала, что ей необходимо пробраться между молотом и наковальней. «Тенистые аллеи» – молот, а реальная жизнь – наковальня. Скоро она это увидит – скоро запрыгнет на наковальню так, словно это самое приятное место на земле – сделает вид, будто играет кого-то вменяемого, ведь она сама родом из этого племени, верно? Она сделает это ради Хани. То, чего она не сможет ради себя – почти все на свете, – она сможет ради Хани.

Сьюзан махала вслед Хани и Лиланду, пока их черный «мерседес» проезжал по гравиевой дорожке. Когда они уехали, она была счастлива, что больше не надо изображать идеальное поведение – неважно, какое именно, утомительно даже думать об этом. По дороге в столовую она увидела, как из лимузина выбрался элегантно одетый мужчина и направился к офису; сумка на его плече болталась, как шкура животного. Хелен и Джоан встречали его на веранде. Джоан взяла у него два чемодана «Луи Вюиттон» и нетвердой походкой направилась вместе с ним в Биполярный Дворец, новый родной дом Сьюзан.

Столько народу приходило и уходило, что невозможно было уследить. Но еще сложнее было понять, что хорошего может принести им это краткое пребывание в «Тенистых аллеях». Словно их уносили призраки, вырывая из не совсем обычной жизни, ставшей бесполезной или опасной, в которой они определенно были не нужны. В некоторых случаях себе, в некоторых – другим. И там они оставались до тех пор, пока не были готовы вернуться к нормальности или по крайней мере к пределам нормы. Не то чтоб как новенькие, но все же лучше, чем прежде.

А что еще делать с теми, кого занесло не в ту сторону? Эти несчастные съезжали с рельсов прямиком в «Тенистые аллеи» и оставались здесь до тех пор, пока их не признавали годными для возвращения в мир, для следующей попытки жизни. Здесь были завсегдатаи наркологических заведений, безумные овощи, ждущие, когда эксперты своими натруженными руками соберут урожай их голов и пустят на корм, и тогда им отпустят грехи, и они войдут в землю обетованную.

Кен вернулся к своей старой работе, покинув обезумевшую от тревоги Барби. После того, как он позвонил ей из тюрьмы, она прокралась ночью в музыкальную комнату, разбила лампочку и изрезала себе руки.

Когда утром дошли слухи об этом, Ронда самодовольно ухмыльнулась.

– А на что они рассчитывали? Вот глупые. Я же тебе говорила, все знают про лампочки.

– Да, но что они могут сделать? Зажигать в комнатах свечи? Как в подземельях испанской инквизиции? Тогда люди начнут себя сжигать. – И Сьюзан покачала головой.

А люди все появлялись и исчезали. Как в тумане. Выписали Джину, ту, что пыталась покончить с собой, введя большую дозу инсулина; в клинике она все время вязала розовые шарфы, сидя перед телевизором. За ней – Стюарта, парня, который разбил кулаком окно на кухне, поспорив с женой. И Рейчел, что вечно была на грани истерики, после шестой попытки самоубийства доктор уговаривал ее принимать жизнь «с примесью времени». («Что за бред он несет?» – насмехалась Ронда.) И ту девчонку, что пыталась купить крэк у разодетого гея, который оказался натуралом и ее изнасиловал. Они все выписались раньше Сьюзан. Даже Лизу сочли готовой перейти на домашнюю программу, и это лишь через две недели после ее освобождения из закрытого отделения на третьем этаже.

– Эта дура Лиза выписалась раньше меня! Лиза! – Она чуть не рыдала перед Рондой и Эллиотом. – А меня никак не выпишут!

Все из-за того, что она согласилась на лекарственные эксперименты доктора Мишкина.

– Мы ждем, когда ваше состояние стабилизируется, – говорили ей медсестры.

Но почему так долго? Нельзя ли это как-то исправить?

Однажды утром она проснулась. И продолжала просыпаться и просыпаться, словно яви не было конца.

– Я чувствую себя абсолютно беззаконной, – радостно сообщила она Джоан.

Вновь подсев на химию своего мозга, Сьюзан вдыхала себя, будто кокаин, – и ей было хорошо.

Из главного корпуса прислали чопорную докторшу, чтобы вскрыть все до единого оставшиеся в ней пузырьки и выпустить наружу ее газированное волнение. Докторша сидела и слушала Сьюзан с пустым лицом – лицом, которое Сьюзан казалось поблекшей татуировкой! – затем дала какие-то лекарства. Защелкнула черную сумку и вернулась на свой пост в главном корпусе.

– Чао-какао! – бодро прокричала ей вслед Сьюзан. – Приходите еще!

Приняв желтые таблетки, как послушная девочка, которой она собиралась стать, Сьюзан бродила по коридорам, ожидая, как подействует их магическая формула. Через двадцать минут сиропное облако окружило и заполнило ее, глазам стало трудно двигаться, речь замедлилась. Но она продолжала трещать как сорока, так что снова пришлось вызывать пустолицую докторшу.

Сьюзан сообщила ей откуда-то издалека – за мили и километры слов, – что та лечила город, а надо было успокоить деревню – разве не понятно? И не только город, но и пригород и окрестности. Понятно? Неужели это так сложно понять? То, что добрый доктор сотворил с нею, было слишком властно – слишком мощно – слишком ужасно. Достаточно было просто покорить ее деревню и идти дальше. Разве она о многом просит?