В окне насмешливые злые звезды — мерзлые кристаллики в далеких небесах.

Пальцы стиснули распятие — шершавую деревяшку. Но от незамысловатой фигурки расходится тепло, будто от последнего светоча в замерзающей Вселенной. И надежда… нет, уверенность шевельнулась в душе: Спасение рядом!

Именем Господа…

Глухо бухнуло за спиной, дощатая дверь содрогнулась.

— Именем императора! — злобно взревело за порогом. — Открыва-ать!

Взгляд метнулся по комнате, но кругом лишь голые стены да хлипкая кушетка напротив окна. В пустой проем со свистом задувает сквозняк, с улицы тянет запахом нечистот.

Новый стук, громкий треск, дверь подпрыгнула на взвизгнувших петлях. Я метнулся испуганно, обернулся, спина ткнулась в холодный кирпич стены. Жалобный звон — задел ногой лампу, та откатилась. Огонек потанцевал беспомощно, но хищная темнота тотчас сожрала его. Затравленно озираюсь, а из углов ползет непроглядный мрак, в ушах будто бы чей-то злорадный смех.

Стиснул зубы до скрипа, зажмурился крепко. Так, не бояться, нет! Не убоюсь… долиною смертной тени… что там, как дальше? Вслед за случайным отрывком пришли на ум другие слова, губы задвигались: сначала бесшумно, потом зашелестел шепот молитвы.

— Похоже, крысеныш не желает вылезать! — прорычало за дверью.

Невидимому солдату вторил дружный гогот — глотки три или четыре. Растерянность пополам со странной радостью: неужто все за мной? И только потом цепкие пальцы холода на плечах, когтистая лапа проникла внутрь, ухватила за сердце. Они надеялись найти не одного!

Нет, братьев им не выдам.

— Ломайте дверь! — гавкающий выкрик с той стороны.

Глубоко вдохнул, укрепил сердце… Ждать всего ничего. Спасение рядом!

Каскад щепок из разлетевшегося косяка, там надсадно хакнули, еще удар. Дверь разродилась предсмертным скрипом, тяжко бухнула в пол. За ней топот тяжелой обуви, бряцание блях на кожаном доспехе. Руки на эфесах коротких мечей, ножны едва угадываются в кромешной тьме, в них спрятана смерть. Холодные колкие взгляды.

— Он? — прорычал один из вошедших.

— Да он, он! Глянь, что в руках!

Я лишь крепче сжал деревяшку распятия, прижал к груди, словно пытаюсь втиснуть внутрь — глубже, в самое сердце! Там не отнимут… Первый же удар ноги выбил крест из рук, тот исчез во тьме.

Потом новые удары. Тьма еще разрывалась снопами искр, что сыплются из глаз, а потом окрасилась алым от крови, залепившей лицо. Сквозь гул в голове еще доносятся голоса, резкие, грубые: то ли собачий лай, то ли солдаты роняют свои нечестивые вопросы. Без толку! Я молчу. От меня не узнают ничего.

Тело утонуло в вакханалии боли, ощущения умерли. Но каким-то чудом все-таки ощутил, как поднимают под руки, волокут. Ноги шуршат по полу, запинаются за каждый порог и ступеньку… Лестница! Сквозь кровавую пелену разглядел темные провалы комнат по сторонам. Оборванные люди отползают в глубину, гасят огни, и только глаза сверкают страхом из-под кип лохмотьев, в которых пытаются укрыться. Их можно понять. Можно и простить. Особенно того единственного, что сообщил о собраниях общины, открыл священную тайну. Не мне его судить…

Да поможет им Господь!

Холод дополз-таки до сокровенного огонька жизни, и тот испуганно поник перед его ледяным оскалом.

Сон похож на ледяную воду. Жидкость пропитала одежду, тянет вниз, а ты пускаешь пузыри, что копятся где-то под ледовой коркой сверху, и ломишься наружу. Удар, удар! Еще удар!

Лед разломился с треском, выпуская из морозного ада. Бог мой, да кто бы подумал, что вместо кипящих котлов промерзающие озера!

Глубокое дыхание, сердце, переходящее в галоп. Снежно-белое лицо ледяным рельефом в зеркалах. Хватит! Это все уже было.

Ну и что на этот раз? Опять какие-то античные глюки, только вместо хрестоматийного патриция на оргии оборванец-христианин, жертва облавы. Шарман! К тому же абсолютно недостоверно. Вот эта деревяшка, что путалась в руках, — распятие. Откуда?! По остальным признакам явно доконстантинова эпоха, ну откуда там крест? Абсурд!

Ну, абсурд абсурдом, но знать бы об этом во сне, злорадно заметил внутренний голос. Ну и как это понимать?! То я праведник, то я такие отбросы, что самому противно. Если как-то привязывать к рвущимся из-под спуда воспоминаниям, то… то, выходит, могу быть кем угодно! Хоть ангелом в белых одеждах, хоть гнуснейшей из тварей. Ну и как мне вспоминать себя? И… стоит ли?

Нет, довольно! Решение созрело мигом, будто вылупилось из долго зревшего плода. Конец. Я должен задать прямой вопрос. Если даже этот плазменный умник не ответ… И тотчас ощутил терзающий страх. А что, если и впрямь не ответит?

Вскочил с кровати, оделся судорожно. Дверь распахнулась передо мной, едва почуяв, но — медленно, медленно! Вспышка боли в плече, задел им за ленивую створку. А теперь бегом, бегом!..

Коридор тянется, кажется, бесконечно.

Диодные лампы в альковах приглушенно льют белый льдистый свет, стены испещряют танцующие тени: изгибаются прихотливо, ломаются под острыми углами. Их кристаллизованный хаос замерзает далеко за спиной, сливается в глубокий непроницаемый мрак.