— Еще ничего не видели? — спросил я Юрика.

— Нет, — ответил брат, глядя на меня исподлобья. — Одни чайки.

Я спрыгнул с сетки, затянул ремень на новую дырочку и выскочил на палубу.

Катер буровил пенистое ожерелье острова. Из-за сопки, похожей на вулкан, вытягивалась темная кошачья лапа с серебристыми когтями.

Отец и Семен стояли поодаль друг от друга.

— Не возвратиться ли? — сказал Семен отцу, и совсем не дружеским голосом. — Погода мне начинает не нравиться.

— Черт с ними, с этими японцами, Вася! — закричал Рыбин из рубки. — Я поворачиваю.

— Обожди, — резко отозвался отец. Он разглядывал побережье и сопки в половину бинокля, все время подкручивая его. — Остров переплюнуть можно. Куда тут они могли спрятаться?

Семен смотрел на берег из-под левой руки. Тень падала лишь на один глаз. Но вот «кошачья лапа» схватила солнце, и нас всех накрыла тень, а по воде пошла мелкая рябь. Я оглянулся. Тень накрывала море, гнала ослепительную синеву к горизонту, потом к верхушкам сахалинских сопок.

Я склонился за борт, вглядываясь в берег. Мы все не спускали глаз с береговой полосы. И все равно чуть не проскочили шлюпку. Она стояла среди бурых огромных камней. Мачты на ней не было. Юрик увидел ее первый и закричал с мостика:

— Вон лодка!.. Гера, она с «Оранжада»?

Отец кивнул Рыбину. Тот сбавил ход и положил катер на правый борт. К самому берегу нельзя было подойти из-за камней. Тогда отец выпрыгнул на камень, с него — в воду. Ему оказалось по грудь. Он пошел к шлюпке, подняв вверх правую руку.

— А может, оставим это дело, Вась? — вскрикнул Рыбин, высунувшись из рубки. Его глазки тревожно следили за отцом, а кончик языка то и дело скользил по губам.

Мы с Семеном тоже соскочили на плоский камень. Отец подобрался к шлюпке и толкнул ее нам. Мы прыгнули в нее и подтянулись за конец к берегу.

— Гера, а я? — крикнул Юрик.

— Пока подожди, — ответил я и приложил палец к губам.

На песчаной полоске темнели елочки следов. Я узнал отпечатки маленьких дзори Сумико. Пока я рассматривал их, отец и Семен ушли вперед.

Отец шел пригнувшись. Сапоги его покрылись песком. Мокрая одежда обвисла.

— Осторожно, Васька, — сказал ему Семен, догоняя. Из-под его подметок летел песок. Клёши надувались ветром. — Никакого самовольства… Миром дело да ладом решать будем, слышишь?

Отец отмахнулся, как от комара, и что-то буркнул в ответ успокоительное.

Я засунул руку в карман. Первым мне попался божок. Я пощупал его сколотый нос, опустил на самое дно и взамен крепко стиснул картонную гильзу ракеты.

— Ага-а-а! — зарычал вдруг отец и бросился к большому кусту черемухи.

Я припустил за ним и втиснулся между отцом и Семеном.

Под кустом, в зеленой прохладе, спали беглецы. Сумико уткнулась в кимоно на груди своего отца. По лицу Ивао полз муравей. Ивао смел его сонной рукой и перевернулся. Кимура потрогал его, словно боялся во сне потерять племянника.

— Хорошо спят, — сказал Семен, — жалко будить.

Отец присел на корточки рядом с Кимурой и толкнул его в плечо. Кимура что-то буркнул и опять засвистел носом. Отец потормошил его сильнее. Кимура расклеил закисший глаз и в ту же секунду прикрылся ладонью, точно защищаясь от штыка.

— Ано-нэ, вставай! — сказал Семен. — Пойдем назад.

— Зачем пойдем? — спросил Кимура хриплым голосом.

— Твоя расскажешь, как сжег дом. — Отец гвоздил его своими зрачками.

— Я не жег никакой дом, капитан, — ответил Кимура, садясь.

— Может, он сам загорелся? — хмыкнув, спросил отец.

Кимура сгорбился. Рябинки на его лице темнели, как дробины.

— Ну, хватит, Василий. — Семен поставил ногу между отцом и Кимурой. — Ты не прокурор.

— Смотри, защитник нашелся, — взорвался голос отца. — Может, любить их и жаловать. — Отец выпрямился и зашагал назад, к морю.

Ивао, Сумико и Ге проснулись. Сумико заплакала. Оттопырившийся пучок волос на ее затылке вздрагивал. Ге пытался пригладить этот пучок.

— Конец миру, конец, конец, — бормотал он.

Ивао глядел на меня дерзкими глазами, увеличенными стеклами очков. Его родимое пятно над правой бровью алело, как рана. Наши взгляды сцепились, и мы забыли обо всем. Только глаза друг друга видели мы. Они у него блестели, как мокрая черная галька. И у меня, наверно, горели глаза, потому что я вспомнил пожар. И я пошел вперед на Ивао, крепко сжав челюсти и кулаки. Нудная дрожь ослабляла мускулы. Раньше даже в драках я этого никогда не ощущал. Значит, расшатались нервы, как у фронтовиков.

Я старался не отвести взгляда. Но крепкая рука Семена вцепилась в воротник моей рубашки. Он дернул меня, и я оказался на прежнем месте.