Шрифт:
— Потому что это не продаётся, — глухо ответил учитель и сел в кресло.
— А почему вы всё время один? — спросил я.
А-квадрат неопределённо хмыкнул.
— У вас семья есть? — не отставал я.
— Была, — коротко ответил он.
— А это сын? — я показал на чеканку.
— Сын, — кивнул он и стал разглядывать лохматого весёлого мальчишку, как будто видел его в первый раз.
— А почему он к вам не приходит?
— Не знаю, — пожал плечами А-квадрат. — Может, потому, почему ты хочешь от меня уйти…
Учитель подсел к столику, на котором стоял телефон.
— Какой номер у бабушки?
Я сказал.
А-квадрат набрал номер и, глядя на меня, словно говорил со мной, а не с бабушкой, сказал в трубку:
— Елизавета Петровна, добрый вечер! Вас беспокоит Смелковский. Как здоровье? Рад слышать. Елизавета Петровна, у меня к вам не очень приятный разговор, к сожалению. Да, он касается Севы. Не волнуйтесь, с ним ничего не случилось. Вы знаете, после года занятий с ним я пришёл к твёрдому убеждению, что у мальчика нет ярко выраженных математических способностей. Ну что поделаешь, не все становятся учёными. Вот почему я считаю, что абсолютно нет смысла тратить моё время и ваши деньги. Послезавтра — первое число, так вот с послезавтра мы расторгаем наш договор. До свидания, Елизавета Петровна. Да, надо смотреть правде в глаза.
Положив трубку на рычаг, А-квадрат спросил:
— Ты этого хотел?
— Да, — ответил я. — Вы сказали правду.
— Нет, я соврал, — горячо воскликнул учитель. — У тебя есть способности, и через пару лет ты сам в этом убедишься. Но раз ты хочешь уходить, значит, уходи…
Я быстро оделся, потоптался в прихожей.
— До свидания, Александр Александрович.
— Будь здоров! — учитель положил мне руку на плечо. — Завтра придёшь? Научу делать чеканку…
— Приду, — с лёгким сердцем пообещал я.
Я ещё не знал, что не приду к Александру Александровичу ни завтра, ни послезавтра, ни послепослезавтра, и даже через неделю не приду. Снова у меня не будет ни капельки свободного времени. Правда, совсем по другой причине.
Когда я сообщил Грише, что последний учитель сам от меня отказался и теперь я вольный человек, мой друг нахмурил брови:
— Ты поступил необдуманно.
— Это почему же? — опешил я.
— Все остальные науки, верно, ничего не стоят, — рассуждал Гриша, — но матеша — очень полезная наука. Потому что она приносит пользу не только тебе, но и твоим друзьям.
Ах, вот оно что! Теперь мне стало понятно, почему Гриша отговаривал меня бросать занятия у Александра Александровича. Гриша беспокоился о себе.
— Не волнуйся, — успокоил я друга. — Моих знаний хватит, чтобы справиться с любой задачкой для третьего класса…
— Ну тогда другое дело, — просиял Гриша.
— А во что мы будем играть?
Мне не терпелось поноситься сломя голову по улице. Я застоялся, как жеребёнок в конюшне.
— Счас придумаем, — небрежно бросил Гриша. — Айда во двор!
Мы спустились на лифте вниз и выскочили во двор.
У меня начиналась новая, детская, жизнь.
ГРОМ СРЕДИ ЯСНОГО НЕБА
До родительского собрания было ещё добрых полтора часа, а мама уже стала наряжаться. Когда она облачилась в своё самое праздничное платье, в котором она обычно ходит в театр или в гости, в спальню заглянул папа. Увидев мамины приготовления, папа слегка побледнел:
— Ирина, позволь узнать, куда ты собираешься?
Не отрывая взгляда от зеркала, у которого она примеривала бусы и откуда она прекрасно видела папу, хотя он стоял у неё за спиной, мама ответила вопросом на вопрос:
— А ты куда?
Папа тоже облачился в вечерний костюм и сейчас ломал голову, какой из его многочисленных галстуков лучше всего подойдёт к нему. Мамин вопрос застал папу врасплох. Папа растерянно повертел в руках галстуки, будто они могли помочь ему найти ответ.
Папа был человек прямой, и он сказал правду:
— К Севе на собрание. А ты куда?
— И я туда же, — невозмутимо ответила мама.
Она уже надела бусы, поглядела в зеркало и осталась собой довольна.
Мамино спокойствие и вывело из себя папу.
— Но послушай, Ирина… — возвысил голос папа.
— Я слушаю, — ещё невозмутимее произнесла мама.
Папе надоело разговаривать с маминым отражением, он стал рядом с зеркалом и посмотрел маме прямо в глаза.
— Ирина, сегодня моя очередь, — твёрдо сказал папа.