– Ханство, - подсказал Ник.

– Нет, ну почему ханство… - Бабай смущается, вздыхает и снова потирает слезящиеся глаза.
– Демократия у нас, едрит-трахеит, настоящая, народная. Ханство - это вон Аслан хотел сделать. И мы права не имеем дать ему или кому-нибудь еще второй шанс.

Где-то над Волгой кричит чайка. В темном небе горят звезды. Очередной день, первый после освобождения города от власти Аслана и АК, заканчивается.

– Да, вот именно - второй шанс.
– Ник выразительно смотрит в сторону входа в Цирк. Где-то там, среди укладывающихся людей, находится и Монах.
– Если уж серьезно говорить о серьезных вещах, то этот самый «Второй шанс»…

– Погоди, погоди, - останавливает его Бабай.
– Ты кислое с пресным не путай. Монах, он нужен, понял? Он людям надежду дает.

– Надежду дает, а потом власть захапает, - кивает Ник.
– Он же сумасшедший, неужели вы не видите?

– Погоди, я сказал!
– в голосе Бабая прорезается сталь.
– Едрит-трахеит, когда мы все по-нормальному наладим, он в тень уйдет. Или, глядишь, настоящий батюшка появится… - низко наклонившись к сидящему у костра Нику, Бабай свистящим шепотом произносит: - Он же… Монах… не монах никакой! Жил при монастыре, в работниках. Как там у них называется, не помню… послушник, да? Ну, нахватался по верхам. Фанатик, да. Он, и правда, не в себе. Но видишь - нет у нас другого священника. Фарид-ага старый совсем, еле ноги таскает. Да и мулла он, а у нас мусульман меньше половины, а всерьез верящих - вообще с гулькин хрен.

– А откуда у вас такие сведения - про Монаха?
– заинтересованно спрашивает Ник.

– Филатов рассказал.

Ник сводит брови к переносице, ворошит прогоревшие ветки. В темное небо взметается сноп искр.

– Кстати, - говорит он через какое-то время.
– Вот про Филатова…

– Э, не нашего ума это дело, - неожиданно сворачивает разговор Бабай.
– Филатов сам по себе. Забудь. Ты лучше скажи - что решил-то? Принимаешь назначение?

– Вы же мне до утра дали время подумать!

– Утро, вечер… Ты дурака не валяй, отвечай как мужик: будешь работать начальником полиции?

Ник смотрит в красные глаза Бабая, отражающие блики костра и стискивает зубы. Он прекрасно понимает, что все его, в сущности подростковые, аргументы про то, что мент - это западло, не имеют никакого значения. Совету общины нужен порядок. Порядок нужно наводить жестко. Для этого нужен молодой, энергичный и уже проявивший себя человек. Еще вечером, на Совете, Ник объявил, что берет самоотвод и предлагает Заварзина. Но сразу несколько членов Совета чуть ли не хором объяснили ему, что Николай уже выбран судьей и при этом он - бригадир рыбаков, потому что разбирается в этом деле.

Ник в рыбалке был если не полным профаном, то где-то рядом - так, любитель-поплавочник, и заменить Николая, конечно же, не мог. Масло в огонь своим демонстративным уходом с Совета подлил Хал, кандидатура которого на должность заместителя начальника полиции как раз не прошла - тот же Заварзин его и задвинул, причем по делу, объективно.

Что такое полиция в нынешних условиях, Ник понимал плохо, о чем честно и заявил. Ему популярно растолковали: нужно отобрать людей, организовать пункты охраны правопорядка, пресекать преступления, бороться с мародерами, которых за время аковщины в городе расплодилось немало - и прочая, и прочая, и прочая…

– Я все-таки до утра хочу подумать, - отведя глаза, тихо, но твердо говорит Ник.
– Утром все скажу, обещаю.

Бабай коротко блякает, машет рукой и идет спать. Ник оглядывается. Стоит тихая, темная августовская ночь. Довольно холодно, но от костра идет приятное тепло. Мимо проходит десятник и несколько общинников, вооруженных автоматами - смена караула. Теперь с наступлением темноты Цирк охраняют десять человек, причем посты вынесены далеко от здания - чтобы больше никто не застал общину врасплох.

Завтра утром, если Ник даст согласие, эти и многие другие люди станут его подчиненными. И всё, приключение под названием «новые робинзоны» закончится окончательно.

– Да боюсь я, что ли?
– зло говорит Ник, глядя в костер.

– Именно что боишься, - скрипит за спиной.

Не оборачиваясь, Ник бурчит:

– Как через посты прошли?

– Молча.
– Филатов усаживается напротив, кладет рядом вилы, вытягивает ноги к огню.
– Грош цена пока вашим караулам. Как рыбы сонные. И глухие к тому же.

– Других-то нет.

– Этих надо учить.

– А кто учить-то будет? Может, вы?

– Нет, ты. Не боги горшки обжигают, Никита.

– Слушайте, - Ник вскидывает голову, - вы кто такой вообще? Откуда взялись? Ходите, высматриваете, вынюхиваете… Когда воевать надо было, где вы были? И нашим, и вашим… Наблюдатель

херов!

Узкое лицо Филатова делается вдруг хищным, глаза сужаются в щелки. Он скрипит, почти не размыкая губ:

– Однажды, очень давно, я произнес перед строем моих товарищей такие слова: «Клянусь мужественно, не щадя своей жизни, защищать народ и государственные интересы России. Клянусь не применять оружие против своего народа и законно избранных им органов власти[35]». И не тебе, сопляк, учить меня, что и как я должен делать!